— Ободритесь, пусть судит Бог виновника пролития крови! Зла отныне не будет никому ни единого. Узнал я поздно злодейство... Кладу на душу мою излишество наказанья, допущенное по моему неведению... Оставляю правителей справедливых, но, памятуя, что человеку сродно погрешать, я повелел о делах ваших доносить мне, прежде выполнения карательных приговоров...

Слова милости ещё звучали в ушах не могших прийти в себя граждан, а царь и царевич уже скрылись из виду.

   — А привезли диковинку аглицкие гости...

И Курлятев, довольно поглаживая бороду, наклонился к расписному футляру.

Бояре с любопытством встали из-за стола. Только курлятевский сосед, Лупатов, безразлично уставился в потолок.

Хозяин приложил к футляру ухо, зажмурился сладко.

   — Тик-так... тик-так.

Точно в полузабытьи мерно покачивал головой, в такт прищёлкивал пальцами.

Гости недоумённо притихли, подозрительно переглянулись. Лупатов лукаво подмигнул соседу, насмешливо повторил:

   — Тик-так... тик-так.

И тотчас же снова вперил безразличный взгляд в потолок.

Курлятев вспыхнул, схватил гостя за полукафтан, потянул к себе.

   — Ты не языком, а ухом слушай.

Лупатов ногтем почесал переносицу:

   — Окромя тебя, Артемьич, покеле никого не слышно.

Он налил ковш, залпом выпил.

   — И затейник же вы, Василий Артемьич.

Гости незаметно отступили к столу. Сумской поднял ковш.

   — Гоже ли нам шуткой потчеваться, не краше ли вином?

Потрепал хозяина по плечу, снисходительно усмехнулся.

Василий Артемьевич зло скривил губы. На толстом носу вздулась багровая жила.

   — Испокон веку род Курлятевых заместо вина шуткой гостей не потчевал.

Трясущимися руками поднял футляр, сверляще прошипел:

   — А что выменял у басурманов — на то глазейте сами.

Поставил часы на стол, открыл зеркальные дверцы футляра.

Бояре поражённо застыли, испуганно повернулись к иконам, точно по команде перекрестились. Сумской робко попятился к двери, через плечо соседа срывающимся голосом спросил:

   — А деревянный... в скуфейке... неужто... сам ходит?

Борода Курлятева в серебряной паутине надменно задралась выше боярских голов, заплывшие глаза торжествующе вспыхивали, смеялись.

   — Аль не видать от дверей?

Задетый за живое, Сумской решительно направился к часам.

   — Мы и пальцем дотронемся.

Лупатов испуганно ухватил его за руку.

   — Не поганься о выдумку бесовскую.

Лоб Василия Артемьевича собрался тёмными складками.

   — Сумскому можно. Ткни перстом, Ипатыч.

Зажал в кулак бороду, фыркнул:

   — Ежели худородных, — доподлинно, — не допускает к себе монашек.

Лупатов завозился на лавке, что-то заворчал. Дверца часов широко раскрывалась, и через неё то и дело проходил, смешно приседая на правую ногу, сгорбленный деревянный монашек. Тесно прижались друг к другу, зачарованно следили за чудом бояре. Каждые четверть часа, перед боем, механизм шипел по-гусиному, а фигурка уморительно клонила набок головку, отбивала литаврами время.

Гости понемногу привыкли к бою, уже смелей склонились над столиком, оживлённо переговаривались. Сумской завистливо поглядывал на хозяина.