— Малюта, государь, не то говорил тебе. Осётр Суббота во всей своей памяти в учинённом художестве не запирается, приносит полное покаяние.

   — Просветление, что ль, малое нашло?.. Повидать мы его сами постараемся.

   — Не просветленье малое, государь, а полное признанье... Осётр ведь перед дворец твой приведён и с поличным. Говорит всё ясно и отчётливо. Сам изволишь убедиться, коли повелишь ввести его.

   — Коли здесь он и может всё помнить — ввести.

   — Веди Осётра, Борис! — крикнул царевич, поспешив заявить, чтобы не предупредил Малюта, от этой неожиданности раскрытия лжи своей потерявшийся.

Растворились двери из сеней — и, всё продолжая держать плачущую Глашу с ребёнком на руках, вошёл суровый Суббота с окровавленным мечом своим и сам покрытый кровью из раны на прорубленном плече.

   — Виноват, великий государь! — начал он, преклонив колена. — Побил я грабителей и разбойников, не признав в них слуг твоих, когда говорили они, что доподлинно губить вели безвинных женщин, вместе с этой Глафирой. Вины за этими женщинами быть не может, а слуги твои — не Иродовы избиватели младенцев. Меча, которым убил я извергов, не отдал я без твоей державной воли. Казни меня, виноватого, защити только безвинную. Я любил её как невесту свою. Потеряв её, хотел отомстить своим обидчикам. Стравил медведю её мужа — дьяка Данилу — и за это казнь заслуживаю. За то же, что поднял меч на защиту — рассудит правота твоя: виновен ли я? Пощады не прошу и не заслуживаю, но тебе только поверю, коли сам скажешь, что с ведома твоего топят народ ежедень, с детями. Не мне верь, а этой женщине. Сам её спроси.

И он сложил окровавленный меч к ногам царским.

   — Поднявшие меч — мечом и погибнуть должны!.. — отозвался Грозный, выслушав признание Субботы. — Ты бы должен был помнить это и не быть мстителем, — прибавил государь грустно.

   — Голова моя пред тобой, государь, повели казнить неключимого, но выслушай слова этой несчастной.

   — Её выслушаю, а ты приготовься! Не в катские руки отдам тебя, умрёшь от руки товарища... Я не забываю, что ты — опричник! Говори всю правду — что знаешь? — обратился Грозный к отчаянной Глаше.

   — Знаю, государь, я одно, неведомо за что бьют и топят у нас в Новагороде сотнями, слуги твои... Меня с другими женщинами волокли тоже топить, как попался Суббота... Признал он меня. Я попросила спасти дитя только. Он не поверил мне, что нас губить тащат... Переспросил опричника: так ли? Тот подтвердил... Суббота и ему не поверил, чтобы была на то воля твоя, государь: губить без вины всех нас. Убил прежде сказавшего, считая его не слугой твоим, а разбойником... Потом других порубил, что налетели на него. Меча не хотел отдать никому, кроме тебя. Ослушался боярина, должно быть, лютого губителя нашего. — Она глазами указала на Малюту.

   — Карать государь должен за крамолу! — отозвался Грозный, но в голосе его слышалась теперь не ярость и гнев, а глубокая скорбь и неуверенность. — Губить невинных мне, царю, и в мысль не приходило... Казнить без суда — я не приказывал... Ведуньев каких-то, упорных, не хотевших отвечать, только я велел, за нераскаянность при дознанной виновности, покарать по Судебнику за злые дела их...