Я спрятался за деревом. От него до калитки рукой подать, из избы меня точно не увидят. Подал условный знак Остапенко.

Он подошёл к высокому забору и громко позвал:

– Шубин, выходи – дело есть. Срочно!

Приманка клюнула. Хлопнула дверь, кто-то неспеша спустился с крыльца, дотопал до забора и открыл калитку.

– Остапенко, твою мать! Тебе чего?!

Я выскользнул из укрытия, плавным движением оказался за спиной у Шубина и ткнул ему стволом в поясницу.

– Милиция. Не вздумай кричать. Если понял – кивни.

Бритый затылок послушно опустился.

– Молодец. Семёнов в избе?

– К-какой Семёнов? – слегка заикаясь спросил он. Я надавил револьвером сильнее. – В д-доме.

– Где именно?

– На лавке лежит, справа у входа. Худо ему стало, нагрелся весь.

– Оружие?

– Шпалер под подушкой.

– Спокойно заходим в дом, без лишних движений. Дёрнешься – перебью позвоночник, всю жизнь срать под себя будешь.

– П-понял я.

– Идём.

Мы двинулись к дому. За нами, слегка пригнувшись, следовали бойцы ЧОН.

Стоило перешагнуть через порог, я двинул рукояткой по голове Шубина. Он кулем осел на пол, а я бросился к указанному им направлению.

И тут же кто-то резко бросился к окну, с треском вышибая раму. Осыпалось разбитое стекло.

Семёнов оказался осторожным гадом. Правда, в последнюю минуту его подвела раненая нога. Приземлившись, он запнулся и потерял равновесие.

И тут же возле него оказался Лодыгин. Его наган упёрся в голову беглеца.

– Ваша взяла, мусора! – выдавил из себя Семёнов.

Ему на самом деле было плохо, поднялась температура. И прежде чем отдать его следователю, пришлось вызвать врача.

На этот раз долго колоть Семёнова не понадобилось. Информация из него потекла рекой. Но меня больше всего интересовала роль Ремке: мы только гадали виновен или не виновен наш новый сотрудник.

Когда я напрямую спросил об этом Семёнова, тот усмехнулся.

– Своим не верите, гражданин начальник?

– Верю. Но для начала должен убедиться, что это – свой.

– Не при делах ваш Ремке. Тут всё дело случая оказалось. Он с Кислицыной шашни водил. Она баба видная, мужики к ней так и липли. Вот и Ремке ваш не устоял. А в тот день, когда мы к Рвачу собирались, он к подруге заскочил. Та ему шинель брата отдала. Эта дурёха толком не дозналась, на какое такое дежурство полюбовник собирался. Глядишь, если бы как надо выспросила – не было бы всего этого, и сидел я бы сейчас не в вашей кутузке, а дома на полатях.

На губах Семёнова мелькнула кривая ухмылка.

– Но, что уж теперь… Содеянного назад не воротишь. У Рвача нас ваши поджидали: Ремке и второй, я его не знаю. Ремке – дурак, увидел брата своей подруги и сплоховал, потому и получил от него маслину.

– То есть в Ремке стрелял ваш подельник Кислицын?

– Он самый, – кивнул Семёнов. – Мне не верите – у Шубина спросите. Он подтвердит.

– Обязательно спросим, – заверил я.

– Кто убил милиционера Юхтина?

– Кого? – нахмурился допрашиваемый.

– Напарника Ремке.

– Тоже Кислицын.

– Не врите, Семёнов!

– А какой смысл мне врать – на мне и так столько трупов: одним больше – одним меньше. Я ведь заранее знаю, какой приговор мне накатают. К стенке ведь поставите, начальник, – с горечью произнёс арестованный.