— Есть так держать! — донесся оттуда такой же сдавленный отклик, и «Коммунар» начал поворачиваться бортом к пылающему судну.
Страшная, охваченная огнем, окутанная черным дымом, «Аргунь» приближалась с каждым оборотом винта. Потеряв ход, она неподвижно покачивалась на невысоких, удивительно ласковых и спокойных волнах мертвой зыби. Искореженный взрывом нос парохода все быстрее опускался в воду. Зато ярко-красная от сурика корма с такою же быстротой все выше поднималась над морем, на фоне которого нелепо и ненужно продолжал вращаться черный гребной винт. С обоих бортов транспорта уже раскачивались на волнах «морские охотники», подбирая уцелевших моряков, но ни один не смел подойти к самому борту «Аргуни», чтобы забрать тех, кто, быть может, еще не покинул ее: огонь вот-вот доберется до трюмов, а в них — взрывчатка и снаряды…
— Человек! — вскрикнул матрос-рулевой за спиной у Маркевича. — На мостике «Аргуни» человек!
Алексей вскинул к глазам бинокль: где человек? Не померещилось ли?
Волны, перекатываясь через полубак, били уже в переднюю переборку спардечной надстройки обреченного парохода. Дым черным пологом застилал капитанский мостик и задравшийся полуют, и в этом дыму ничего нельзя было рассмотреть. Но неожиданный порыв ветра на миг отбросил полог в сторону, прижал к воде, и Мареквич едва не выронил бинокль: на мостике «Аргуни» — вот он, совсем рядом — стоит Владимир Федорович Сааров. Одинокий, прямой, впившись руками в поручни и на самые брови надвинув фуражку с большим козырьком, он стоит, как изваянный, и не отрываясь глядит на родное Белое море, на корабли, на друзей-моряков, уходящих в морскую даль…
— Шлюпку! — отчаянно крикнул Алексей. — Шлюпку на воду!
Но Борис Михайлович уже успел справиться со своим волнением.
— Отставить! — услышал старший помощник его осевший, полный трагической боли голос. И мгновение спустя: — Не надо шлюпку, Алексей Александрович… Поздно…
Дым еще раз отбросило в сторону, взметнуло к небу. И еще раз увидел Маркевич — увидели все моряки, чтоб запомнить на всю жизнь: уходящий в пучину мостик, а на мостике — окаменевший человек, с рукою, прощально и строго поднесенной к козырьку форменной капитанской фуражки.
Глава четвертая
Никто не встречал моряков, когда «Коммунар», поднявшись по судоходному руслу Северной Двины, швартовался у гранитного причала Красной пристани. На город, на широкую гладь реки опускался густо-синий августовский вечер, и в мягком сиянии его Архангельск казался удивительно мирным и спокойным, будто обжигающее дыхание войны так и не посмело коснуться его. Только не слышались, как обычно, пароходные гудки на Двине, да меньше прохожих было на берегу и в прилегающем к порту сквере…
Закончив швартовку, Ведерников не сразу покинул мостик и старшему помощнику не разрешил уйти. Молча смотрели они на меркнущий в вечерних сумерках город и не сговариваясь искали на улицах его черные пятна пожарищ, скелеты разрушенных бомбами зданий. Во время рейса Маркевич часто с тревогой думал о городе: «Цел ли? Стоит ли еще?.. Ведь достаточно какой-нибудь сотни зажигательных бомб, чтоб при крепком ветре от всего этого скопища деревянных домов, бревенчатых мостовых, дощатых заборов и тротуаров остались одни головешки!» И когда думал так, сердце начинало щемить, душа болела за Глорочку: Как она там, жива ли?