— Смех — смехом, а выводы для себя из этого случая должен каждый сделать. Суть не в страхе, которого хлебнули Варакин и его люди, не в их ошибке, а в том, что слишком поздно заметили они эту самую «мину», чуть не наткнулись на нее с полного хода. Что это, как не беспечность, не притупление бдительности? Ведь пароход могли погубить, па-ро-ход! А представьте, что судно везет на фронт боеприпасы и снаряжение для нашей армии, сдерживающей натиск врага, что тогда?

Глотов не усидел, опять поднялся и, взмахами руки подчеркивая каждую фразу, продолжал:

— Если в мирное время вместе с судном нередко погибала некоторая часть его команды, то теперь и судну конец, и всему экипажу, и на фронте прорыв, огромный урон, если хотите — поражение по нашей вине! Не доставили мы боеприпасы, потопили их вместе с кораблем, — чем прикажете бить врага? Отсюда и лишние, совершенно ненужные, неоправданные жертвы и, объективно говоря, помощь противнику… Надо крепко запомнить товарищи, раз и до самой нашей победы зарубить себе на носу: сейчас у нас нет торгового флота, весь флот — военный, боевой, вплоть до самого маленького портового буксира. Понятно? Ничего, что на наших судах гражданские, а не военные экипажи. Все равно мы воюем, и не в пятом, не во втором, а в самом первом эшелоне, на передовой линии. Мы питаем и боевые корабли, и военно-морские базы, и армию на берегу, — мы! И коль так, то и службу должны нести по-военному, по-боевому: приказано — хоть умри, а выполни приказ. У кого есть вопросы? Борис Михайлович, у вас?

Ведерников подскочил от неожиданности, вытянулся.

— Нет… Почему у меня? У меня никаких вопросов…

— И сказать ничего не хотите? — Глотов бросил быстрый взгляд в сторону Маркевича, и Алексей покраснел, ожидая, что следующий вопрос будет задан ему. Но и его, и Бориса Михайловича выручил капитан Сааров.

— Разрешите? — поднялся он.

— Садитесь, товарищ Ведерников, — кивнул Василий Васильевич. И мягче, теплее Саарову: — Давай, говори.

Больше трех лет не видел Маркевич Владимира Федоровича — с тех пор, как тот перешел в Балтийское пароходство. Их связывала давнишняя дружба, со времени, когда они вместе плавали на «Павлине Виноградове»: Алексей — матросом, Владимир Федорович — капитаном. Эта дружба не могла не оставить глубокого следа в душе молодого моряка. Ведь не кто иной, как Сааров, во многом помог ему и море, и службу морскую полюбить на всю жизнь, и штурманом стать, и стать человеком. Глядя сейчас на высокую, статную фигуру Владимира Федоровича, вслушиваясь в его спокойный, ровный голос, Маркевич с предельной отчетливостью вспомнил слова, произнесенные Сааровым в тот день, когда они шли в мореходное училище, где вчерашний матрос должен был экстерном сдавать экзамены на звание штурмана дальнего плавания.

— Советские корабли, Алексей, — так или почти так сказал тогда Владимир Федорович, — наши советские люди выходят в океан, на широкие морские дороги. И хочется мне, чтобы побольше было у нас настоящих, умелых и мужественных моряков. Таких, какими всегда славился русский флот…