Пулеметчик что-то сказал. Его сослуживцы повернули головы и уставились на лес, на опушке которого лежали разведчики. Они смотрели пристально, долго, казалось, прямо в глаза.

– На нас глядят, – сказал Никита.

– Да ну их в баню, пусть, – буркнул Ситников. – Не увидят они нас, если, конечно, шевелиться не будем. Но мы же не собираемся?

– Нам бы такое и в голову не пришло, – заявил Ленька Пастухов.

Вражеские солдаты снова пришли в движение, забросили автоматы за спины, достали сигареты. Пулеметчик вернулся в коляску, передернул затвор МГ-34 и наставил ствол на дорогу.

– Их не ждали, а они приперлись, – недовольно пробурчал Глинский.

– Ага, нарисовались, хрен сотрешь, – поддакнул Ситников. – И что, товарищ старший лейтенант, любоваться на них прикажете? Они же, как назло, напротив нас встали.

– Чего-то ждут, – сказал Шубин. – Давайте и мы погодим.

Оказалось, что мотоциклисты ждали колонну военнопленных, которую конвоировали эсэсовцы с овчарками. Оборванные люди в советских гимнастерках тянулись по дороге. Они выходили из восточного леса, волоклись через поле. Охранники шли сбоку от колонны. Рычали, рвались с поводков палевые овчарки.

Пленных было много. Голова колонны уже добралась до мотоцикла, а люди все еще выходили из леса. Изможденные, небритые, многие были ранены, при этом бинты не меняли неделями. Они брели в никуда, безучастные, равнодушные, не обращали внимания на грозных овчарок, на окрики автоматчиков.

В большинстве это были простые красноармейцы и представители младшего командного состава. Здоровые поддерживали больных. Они не смотрели по сторонам, машинально передвигали ноги, многие прикладывали усилия, чтобы не упасть.

Выход из строя карался расстрелом. Прогремела очередь, и хромающий красноармеец, вставший передохнуть, покатился в канаву водостока. На него оборачивались, но никто не возмущался, народ безмолвствовал.

В центре колонны шли представители комсостава. Они не срывали с себя петлицы, нарукавные знаки. По возрасту понятно, кто такие. Мужчины были в годах, один пронзительно кашлял, сплевывал, другой поддерживал здоровой рукой перевязанное предплечье, морщился после каждого шага. Командиры держались тесной группой. Немцы их не расстреляли, видимо, имели на них какие-то виды. В большинстве это были капитаны и майоры. Держался за грудную клетку лысоватый мужчина в годах, три шпалы в петлицах, подполковник.

Шубин напрягся.

Один человек из этой компании был выше остальных, носил короткую стрижку, очки. Дужка была оторвана, и ему приходилось постоянно поддерживать их. У него было снулое вытянутое лицо. Он шел, подогнув ноги, словно хотел казаться ниже ростом, и все равно его голова возвышалась над колонной.

Глеб присмотрелся и расслабился. Это был не генерал Власов. Такая же каланча, но другой человек.

Портрет Власова постоянно мелькал в газетах: генерал Власов в кабинете, генерал Власов проводит смотр войск, генерал Власов в кругу семьи. Как бы ни согнула человека жизнь, а узнать его можно.

В колонне насчитывалось несколько сот человек. Охранники зевали, грызли травинки. Собаки, которым надоело драть глотку, покорно семенили рядом.