Она чуть не покончила с собой из-за Хэмиша, терзалась обидой на Питера, ради Палевски впоследствии прошла через огонь – зато полностью было удовлетворено романтическое воображение, та часть ее натуры, которой питался писательский талант.

Еще в 1942-м, под бомбежками, Нэнси принялась писать то, что именовала “автобиографией”. Роман “В поисках любви” посвящен Палевски, вдохновившему пронзительные поздние отрывки, но написан для него, а не из-за него. В октябре 1944-го ей предложили партнерство у Хейвуда Хилла, чем она затем воспользуется для поездки в Париж, но тогда Нэнси отмахнулась от предложения и предпочла подождать до конца войны. В тот момент ей важнее была собственная книга: “Пальцы так и тянутся к перу”. Она взяла отпуск на три месяца – и роман целиком излился на бумагу. Тут, пожалуй, все-таки сказалось влияние Палевски. Он подсказал ей, как писать “В поисках любви”, подсказал эту великолепную прямоту изложения. “Racontez – racontez”[30], – говорит Фабрис Линде, побуждая ее передавать семейные истории “напевной интонацией Рэдлетов”. “Lafamille Mitfordfait majoie” [31], – говорил Палевски Нэнси, когда она, подобно Шахерезаде, чаровала его на первых стадиях сближения, в те вечера, что они проводили вдвоем в ее квартире в Майда-вейл, куда француз проникал через окно, насвистывая мелодии Курта Вайля. С необычайной и как бы детской ясностью, сорочьим инстинктом подбирать блестящие детали она создавала для снисходительного, ироничного, утомленного войной возлюбленного волшебную английскую сказку своего безвозвратного детства. И этот “сказ”, прямое повествование от первого лица, стал тем ключом, что отомкнул двери ее таланта. Впервые Нэнси обошлась без особых приемов, за исключением писательского фокуса – подкорректировать факты, создав свою истину. Она рассказала собственную историю на свой особый лад, и силой искусства семья Митфорд сделалась бессмертной.

“Опять это семейство”, – ворчала Сидни в письме к Джессике, ознакомившись с первыми главами “В поисках любви”. Оптимизм Нэнси, рассчитывавшей на тысячу фунтов гонорара, она не разделяла. (На самом деле за первые же шесть месяцев книга принесла 7000 фунтов: “На меня пролился золотой дождь”.)

Отец “плакал над концовкой”, сообщала Нэнси Джону Бетжемену: “Когда-то он прочел грустную книгу под названием «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей» и надеялся, что никогда больше не придется читать подобного”. Вероятно, тронул его сердце и прекрасный двойник, дядя Мэтью, человек, каким он отчасти был. И то чудо преображения, силой которого к Митфордам вернулась радость жизни, и они помчались, резвые, как зайцы, по землям, которыми Дэвид прежде владел.

Чего Сидни не видела – и не пыталась увидеть, – это что книга лучше всяких публичных выступлений смывала пятна с репутации семьи. По мере того как “В поисках любви” читали сотни тысяч читателей, где голос автора звучал столь же приятно-знакомо, как голос Ноэля Кауарда, имя “Митфорды” превращалось в символ “Мира, описанного Нэнси”. Шарм, “сливочный английский шарм” (бессмертная фраза Во), восторжествует над политикой. Медленно, шаг за шагом, свастика Юнити низводилась до аристократической причуды, Диана изображалась загадочно-невозмутимой и образцово-стильной блондинкой, а Джессика, Роза Люксембург с хорошеньким девичьим личиком, проповедовала товарищам тоном капитана команды по лакроссу в Бенендене. Но “В поисках любви” – более глубокая книга, чем может показаться на первый взгляд. Рассказывая историю семьи, Нэнси также выстраивает и собственную жизненную философию. Среди фурора, последовавшего за публикацией в декабре 1945-го (говоря современным языком, книга сразу стала хитом), требовалась проницательность Джона Бетжемена, чтобы это увидеть: “Ого, а ты умна, старушенция!” Как полагается истинному искусству, эта книга содержит в своем средоточии парадокс, и рядом с преизобильной верой в радость тихо тлеет элегическая меланхолия. В этом и состояла религия Нэнси, отважное кредо: счастье мы выбираем сами. Это убеждение высказывалось почти легкомысленно, однако принималось всерьез.