В самом начале игры она допустила неверный ход. Когда в биографии мадам де Помпадур Нэнси пишет, что для успеха романа в нем должен доминировать мужчина, по-видимому, она пытается себя уверить, что правильно поступила, наделив такой властью Палевски. Их любовь не была взаимной и равной: Нэнси вкладывала в эти отношения гораздо больше, чем Полковник, и он это, разумеется, знал. Однако благодаря светской смеси gentillesse, уклончивости и опыта он отыскал тот баланс, который поддерживал их колеблющиеся качели в движении. “Я люблю тебя, Полковник”, – говорила она, и он отвечал: “Я знаю”. Да, это была игра, хотя Нэнси и приходилось платить партнеру и противнику больше, чем он стоил.
И все было не так уж просто. После знакомства с Палевски Нэнси ни разу не посмотрела на другого мужчину: можно сказать, в каком-то смысле он стал ее жизнью. В сентябре 1944-го, когда Полковник был уже во Франции, она писала матери: “Я бы все отдала ради того, чтобы жить в Париже”. Почти через год она это осуществила – как и Джессика, вырвалась из объятий прошлого и ринулась в неизвестное будущее, где, чистой силой воли, добыла себе счастье. Нашелся и предлог: обеспечить Хейвуду Хиллу связи в Париже (“продать «Сельские прогулки» Коббета французам”, по выражению Ивлина Во). То была ее собственная инициатива – ради Палевски.
“Я не могу жить без моего офицера, – писала она Диане, признаваясь и в другой причине переезда: – Жизнь здесь приятнее”.
Возможно, она бы все равно уехала. Что у нее оставалось в Англии? Убитые горем родители, безнадежный инвалид сестра, неверный муж, серые развалины разбомбленного Лондона и повседневная работа в книжном магазине – ее позвали в партнеры, но как же ей надоело отсиживать с девяти до пяти. Что ж удивительного, если она влюбилась не только в мужчину, но и в мечту, мираж Парижа. И если она писала об Эдуарде де Валюбере, что он “вмещал в себя сорок французских королей”, то таким же королем над королями она видела и Палевски. Будь он англичанином, едва ли ее любовь разгорелась бы с такой силой. Он воплощал мир Фрагонара, изящества, красоты и любезности, мир, ушедший в прошлое, – однако Нэнси стремилась вернуться в него, ибо теперь понимала, что он создан для таких, как она. Франция, описанная ею в “Благословении”, – это Франция роскошных приемов, красивых, не затронутых войной людей, одержимых placement, с домами, полными имущества, чудесным образом уцелевшего при немцах, – и она всей душой верила в такую Францию. И даже нашла для себя такую личную Францию – в золоченом посольстве, где царила ее подруга леди Диана Купер (ее муж Дафф после войны был назначен послом), в модных домах Диора и Ланвина, в текстах Вольтера и Сен-Симона. И неважно, что это не слишком соответствовало реалиям Парижа. Как и Диана, Нэнси умела зажмуриться и не видеть то, чего не хотела видеть: последствий оккупации, расправу над коллаборационистами, женщин с выбритыми головами. Самый мощный дар Нэнси – воображение, а потому для нее блистательная Франция, где она обитала, была