Нэнси в самом деле порой шипела и плевалась ядом, словно внутри нее свернулась клубком змея. “Моя мать говорила, что Нэнси втыкает в людей ножи”>8, – вспоминала Диана (выражение в духе Сидни; хотя если желчь Нэнси вызвана недостатком любви, то отчасти ответственность за это несет ее мать). Джеймс Лиз-Милн писал, что ее реплики содержали “маленькие и острые, почти нескрываемые шипы”. Подчас можно было только диву даваться. Когда в 1946-м у Деборы после перелета случился выкидыш, Нэнси писала Диане: “Перелеты почти всегда этим заканчиваются, пора бы это знать, но, может, она того и добивалась”. Даже в Диану, свою на тот момент самую любимую сестру, Нэнси вонзала ядовитые иглы. В 1947-м она осведомлялась, пройдет ли свадебная процессия будущей королевы Елизаветы, в ту пору еще принцессы, мимо ее дома или “там будет остановка 18В”. Действительно, забавная шутка. Вот только недобрая.
И все же Нэнси бывала и доброй, и великодушной, и прощающей. Из всех сестер в ней “больше всего тепла”, говорил Бетжемен, а с его суждением надо считаться. Она была очень добра к детям Дианы и Деборы. Сын Дианы, умный и проницательный Александр, запомнил ее как “замечательную тетю… замечательного в общении человека”>9. И к Палевски: “Я знаю, говорить это запрещено, и все же я тебя люблю”. Она являла такую способность любить, на какую мало кто из мужчин мог бы ответить равным чувством. Дебора говорила о “величайшей отваге”>10 сестры: она сумела сублимировать чувства, позволить романтическим грезам расцвести в воображении и в то же время вполне рационально искать самый прямой путь к счастью. Ее внезапные выплески желчи были побочным продуктом, а не главным свойством. Хотя Диана полагала, что это самое глубинное качество Нэнси, прикрытое слоями millefeuilles[33] изысканности. “Разумеется, – писала она Деборе, – мы понимаем, что это последствия ее несчастливой жизни, и я вовсе не виню…”>11 Дебору эта тема не так сильно волновала, но в целом и она признавала внутреннюю пустоту старшей сестры. После смерти Нэнси она с горечью и гневом писала: “Думаю, у нее была СКВЕРНАЯ жизнь… Конечно, она добилась успеха в литературе, но что это по сравнению с такими вещами, как настоящий муж, возлюбленный и дети”>12.
Трудно сказать, сильно ли страдала сама Нэнси от того, что лишилась “женской” судьбы. Она была очень закрытой. И даже слова Полковнику о своей страсти отчасти были отвлекающим маневром. Поскольку в то время сестрам доверялось далеко не все – они знали о существовании Палевски, но не о подлинной, сложной сути их отношений, – они не могли и судить о чувствах Нэнси. Разумеется, со стороны это выглядело печально, но любовные романы других людей часто именно так и выглядят со стороны. Женщина сорока с лишним лет бессмысленно страдает по мужчине, который отводит ей небольшую щелочку между генералом де Голлем и всякой сочной грушей, разрешавшей себя пощупать? Как грустно, как глупо и как жалко! Но ведь это не вся правда. Нэнси в самом деле прошла через мучения недооцененной любви, но считала себя в выигрыше: Палевски доставлял ей несравненную радость и на свой лад любил. Он наслаждался общением с ней – нелегко было отыскать равную ей в этом смысле. Что же касается бездетности, мысли Нэнси на сей счет не были последовательными. Тут были и невыразимая боль, и огромное облегчение. Но очевидно, что привыкнуть и смириться она так и не смогла, и грубая шутка насчет очередного выкидыша Деборы свидетельствует о ее собственной незажившей ране. Ивлину Во она писала: “Не стоит колоть мне глаза бездетностью, это идея Бога, а не моя”