— Нет, хватит… С завтрашнего дня, самое позднее — с послезавтрашнего, сознательно переходим на кремлевский усиленный паек: красная икра, осетринный балык, рисовая каша на сливочном масле, клюквенный кисель и белый хлеб.

— Я согласился бы и на черный… Но увы, не имею чести состоять в членах Центрального то бишь Комитета — мордой-с не вышел, мозоль-с, извиняюсь, на седалище от чрезмерной интеллектуальной деятельности, не та-с мозоль-с!

— А мы получим калории по другой линии. Помнишь, Остен-Бакен, давешнего кота, рыжего?

— На тушке отчетливо прослеживалось наличие нагулянного жира. Я еще подумал — наверняка партийный товарищ, близкий к правительственому буфету.

— Нет, при военном коммунизме кота может безнаказанно содержать только кто-нибудь из старорежимных, сюсюкающих о либерализме и народных чаяньях господ. Есть в городе запасы не учтенного комиссарами продовольствия, есть! Процарствуй большевики, ну, лет десять — на это и надеяться бы не пришлось, а в данном случае мы вполне можем попросить кое-кого поделиться… Ну-ка, не член ЦК, быстро вытягивай ноги, руки скрести на груди и не шевелись.

— Это еще зачем?

— Снимем с твоего тела мерку.

— Какую мерку?

— Обыкновенную — на гроб.

— Ты считаешь, что я с недоваренной вороны сыграю в ящик?

— Недоваренную скормил, подлец!

— По рецепту Молоховец, для сохранения жизненно важных веществ.

— Остен-Бакен, по человечески прошу — протяни ноги.

— Пожалуйста.

— И руками не размахивай.

— Буду специально размахивать, пока не объяснишься.

— Строго научный факт: в городе свирепствует сыпняк.

— Но я-то, тьфу-тьфу, пока здоровенький!

— Скажи-ка, здоровенький, при товарном голоде, который мы имеем неудовольствие наблюдать, что пользуется ныне наибольшим спросом среди гражданского населения?

— Мыло!

— Нет, дорогуша, самый дефицитный товар — это гробы!

— Но у нас нет в наличии ни одного.

— Сварганим. Я тут, скитаясь по чердакам, набрел на залежь допотопных вывесок с двухглавыми орлами, ятями, ерами, фитами и прочей ненавистной пролетариям нечистью. Наведем ревизию — и соорудим пробный гроб. При удачном раскладе — наладим подпольное производство.

— Без чертежей такую сложную конструкцию не осилим.

— Ты, помнится, любил в розовом детстве скворечники сколачивать?

— Сравнил.

— Большой длинный скворечник, только с крышкой.

— Для бледной холодной птички.

— Имеющей щедрых родственничков… Опять ноги согнул!

— Мерь с запасом, а то попадется какой-нибудь чиновничий журавль.

— Руки!

— Щекотно же.

— Потерпи… Надо точно знать размеры материала… Завяжем контрольный узелок… Подымайся, лежебока, — печка нуждается в порции чтива… И не швыряй обложки где попало складируй в углу…

— А гроб?

— Если за ночь не загнусь от сырой вороны, то с утра отправимся за вывесками — здесь неподалеку…

На первенца-домовину мы искренне угробили, ни много ни мало, семь каторжных суток.

Сначала натаскали соответствующей длины вывесок — благо было из чего выбирать. Чтобы не вызвать излишних подозрений, мы носили по одной штуке, соблюдая временной разрыв и присыпая незаконные буквы снегом.

Во второй день Остап раздобыл молоток и клещи. Без оных инструментов соорудить гроб на голом энтузиазме затруднительно. Табуретку или там лавку еще возможно, а вот столь деликатное изделие, как гроб, — даже не пытайтесь. Молоток — тяжелый, с полированной ручкой, Бендер выменял у дворового пацана за двух свежепойманных крыс, а клещи ловко увел у нашей соседки: она ими у родной парализованной сестры вырывала золотые коронки для черного рынка. Мы просто устали слышать, как за стеной неумело терзают стонущее, беззащитное, упорно не умирающее дворянско-породистое существо.