«В один из веселеньких промежутков между Махно и Тютюником…»

О.Б.

В богатом хатами селе нас чуть не отдубасили веселые усатые хлопцы в широких штанах и барашковых папахах. На крепком хуторе чуть не затоптали трудолюбивые аккуратные немцы-колонисты.

И мы с Остапом, как два холостых волка, разочаровавшиеся в добрых парубках и гарных дивчинах, шли и шли по заметенным снегом шляхам, загодя огибая возможные конфликты и инциденты, помня о мнительности и неразумности «обрезов», об удалом посвисте лихих шашек, об угрюмом чавкающем покалывании замаранных свежим навозом кулацких вил.

Плелись, пока не кончились красноармейские сухари, железнодорожный спирт, вонючая махорка и уворованное сало.

— Выживу — женюсь, — сказал я, проваливаясь по колено в очередную предательскую ямину, забитую снегом.

— Это на ком? — найдя силы на усмешку и помощь мне, спросил Остап.

— Разумеется, на Инге!

— Ответ, достойный не мальчика, но мужа. Давно пора сорвать созревший плод, а то его сорвет другой, более энергичный воздыхатель.

— Она писала, что будет ждать хоть сто лет!

— Думаю, сто лет мы с тобой в условиях, приближенных к гибельным, не протянем, а вот до утра…

И тут, на наше счастье, Бендер заметил впереди какие-то нелепые очертания и тлеющий огонек.

— По крайней мере, обогреемся.

— Зря винтовки на станции выбросили.

— Остен-Бакен, Остен-Бакен… Да нас, наивно вооруженных, уж давно бы закопали на майдане и ни креста, ни звезды не поставили.

— А вдруг там бандиты?

— Сомнительно. Вдали от «железки» им пограбить толком нечего.

— Тоже верно.

— Отложим внутрипартийную дискуссию на следующий раз… Не отставай, жених на выданье!

Едва заметная тропа привела нас к двери, вделанной прямо в срезанный вертикально склон холма. Рядом из узкого оконца сочился тусклый свет.

Бендер, как всегда, решительно долбанул кулаком в крепкое, схваченное железом дерево:

— Эй, люди добрые, есть кто живой?

Мы замерли в ожидании.

За дверью кто-то закряхтел и закашлял.

Воспрявший Бендер сменил кулак на вежливые костяшки пальцев.

— Впустите, Христа ради, обездоленных и обмороженных, безнадежно заплутавших, — взмолился он голосом заблудшей во мраке овцы, отбившейся от стада.

— Изыди, сатана!

Голос из пещеры был тверд и беспощаден.

— Псих, без подделки псих, — зашептал я в ухо озадаченному Остапу.

— Вроде не очень буйный. Ну, укусит разок, зато в тепле, — бендеровский кулак начал совершать амплитуду.

— Так ты с ним подипломатичней, подипломатичней.

— Послушай-ка, любезный, у нас тут случайно с собой мешок ассигнаций, обеспеченных золотом самого Степана Петлюры. Можем запросто поделиться!

Пещера без промедления отозвалась:

— Изыди, сатана!

— А табачку турецкого, с ментолом, не желаете? продолжал вопрошать елейный искуситель. — Полфунта не пожалеем!

— Изыди, сатана!

— Водка «Смирновская», свежеоткупоренная, в граненом запотевшем стакане, без закусона!

— Изыди, сатана!

Я дернул Остапа за рукав:

— Не пора ли ему сменить пластинку?

Бендер временно отступил для совещания на вытоптанную мной запасную позицию.

— Судя по фразеологии, мы напоролись на религиозного отшельника-фанатика.