Я, обмирая, насчитал девять штук и осел за колонну.

— Не трепыхайте без толку могучими крыльями, попутчики революционной, грозной для эксплуататоров бури! — Остап попробовал ногтем трехгранный штык. — Мне по авральному надо до вашего ко…, то есть до гла…, короче — старшого!

Детина перегнулся через перила:

— Семен! Тут выблядок буржуйский с тобой хочет свидеться для последней исповеди.

Окруженный взволнованными, еще не остывшими после уличной драки матросами, показался щуплый субъект в кожаной тужурке, с бородкой клинышком и в запотевшем пенсне.

— Главное — порядок и дисциплина. Правда — за нами. Новый мир надо строить чистыми руками!

Остап, не обращая внимания на перекрестье винтовок, медленно, но настойчиво двинулся навстречу начальству.

Тот прервал речь неожиданно звонким чихом.

Окружающие матросы густо покраснели, стыдясь своего отменного кронштадского здоровья.

Прочихавшись, кожаный снял пенсне и достал носовой платок:

— Позвольте в порядке большевистской бдительности узнать, кто вы будете в классовом аспекте?

Остап преодолел еще пару ступеней и гаркнул во всеуслышание:

— Петух с золотыми яйцами!

Матросня грохнула прокуренным смехом и в припадке неудержимого нарастающего хохота начала ронять винтовки и неистово рвать на груди тельняшки, обнажая идейно-эротические татуировки.

Кожаный не улыбнулся.

Он кончив протирать пенсне, водрузил его на утомленный застарелым казематным чиханием нос и, не торопясь, расстегнул кобуру:

— Не понял?

— Петух, который несет золотые яйца, — Остап перешел на доверительный конфиденциальный тон. — В общий котел революции, на правое дело.

— Петуха вижу, — кожаный извлек маузер. — Показывай яйца!

— Нервных просим не смотреть, — Остап раскрыл саквояж.

Торопливо спрятав маузер, старшой скинул кожанку и расстелил на площадке.

— Сыпь сюда, только аккуратно.

— В фонд партии, — Остап опорожнил саквояж. — Только не простудитесь…

Притихшие, завороженные матросы, оттесняя Остапа, сгрудились над волшебно мерцающими бриллиантами.

— Едрена феня!

— Глаз ломит!

— Нажили, паскуды!

— Теперича нашенское!

— А ежели прикладом навернуть — вдрызг!

— Худа они, интересуюсь, эти цацки ладили?

— А ежели с оттяжечкой, каблуком!

— Главное — дисциплина, товарищи. Революция переварит буржуазную отрыжку…

Но не успевшую разгореться речь прервал болезненный приступ неконтролируемого чихания.

Матросы безропотно и мужественно принимали на себя эти многочисленные свидетельства мрачных тюрем и долгих ссылок в сельскую сибирскую местность.

Я благополучно спустился за Бендером к самым дверям, как ввалилось еще пять бескозырок.

Перегарно-многоголовое лаокоонообразное чудище опутанное гирляндами пулеметных лент, надвигалось хищно и неумолимо.

— Там братва коньяк делит, марочный, — сказал Бендер укоризненно. — Полную корзину.

— У-у-у!

— А-а-а!

— О-о-о!

— Э-э-э!

— И-и-и!

Последнее, что мы слышали за нашими спинами, было по детски наивное, растерянное, искреннее:

— Мать честная, это же яйца!

И грозное, суровое, повелительное.

— А где, позвольте узнать, петух?

И чих, как выстрел вдогонку…