— Почему мне надоела сестра жены?

Член не скупясь выдает характеристику свояченице.

«Р», «Н», «В».

Остап вдохновенно:

— М-да, м-да, весьма тревожный смысл.

— Не жалейте подлеца.

— Очень тревожный смысл.

— Не томите, умоляю… Приму истину, как бы горька она не была.

— Разбилась…

— О, боже!

— Разбилась ночная ваза!

— Вдребезги?

— На мелкие осколки.

— Фаянсовая?

— Не хрустальная же.

— С синими цветочками и трещинкой на крышке?

— И с цветочками, и с трещинкой.

— Это ступенька на лестнице виновата, я предупреждал неоднократно, это ступенька.

— Да, процедура выноса закончилась печально.

— Но я же хотел попростецки, так сказать, по родственному…

Остап меняет фиолетовую безрукавку на желтую.

Остап торопливо выпивает стакан крепкого чаю с лимоном (три ложки сахара и ломтик в палец толщиной).

Остап поправляет царский член — бечевка издает струнный звук.

Толстая хохотушка, едва сдерживая распирающий ее смех, все никак не может обратиться к вращающемуся в экстазе духу с судьбоносным вопросом.

Мы терпеливы.

— Ой, батюшки, прямо и не знаю — к кому прислониться на закате днев, к повару из хвранцузского ресторану али к щвейцару, с золотыми галунами?

Заканчивает вопрос прысканьем в ладошки.

Невозмутимый член выдает разборчивой невестушке.

«К», «Л», «С».

— Касторка — лучшее слабительное, — выпаливает Остап без раздумий.

— Ой, — заходится в смехе толстуха, — Ой… Ой…

Я протягиваю стакан с холодной водой (относительно) приготовленный для истерик и трансов.

Она фыркает, разбрызгивает воду.

Я начинаю подпирать ее к выходу.

— Швейцар-то мне милее краснорожего! — кричит она на прощание. — Милее!

Удовлетворенную сменяет смущающийся интеллигент.

— С точки зрения формальной логики, прослеживается дичайшая закономерность… Утром, извините, расцветаю по всем физиологическим и гигиеническим канонам, а вот с вечера, извините, вяленький и нет средства для приведения в состояние, извините, коитуса… Вот в чем вопрос?

Интеллигент долго, пристально, с завистью созерцает членовращение и уже в затухающей фазе едва наскребает три буквы — и все, как специально «П».

— П-п-е-е-е-гас, — произносит Остап напевно. — Пырнул поэ-э-э-та!

— Извините, вы сказали — пырнул?

— Пырнул! — голос Остап обрел нужную степень наглости и твердости, которых интеллигенты не переваривают.

— Пегас?

— Самый настоящий. С крыльями и хвостом.

— Извините, а чем пырнул?

— Разумеется, копытом.

— Но насколько я в курсе, копытом ля-га-ют-ся!

— Лошади, кобылы, мерины, стригунки, мустанги, одры, кони и пони, как установлено науками, производят болевое, защитное, агрессивное действие вышеназванным роговым наростом, а вот Пегас, источивший до остроты средневекового кинжала вдохновенные конечности о поэтический гранит неприступного Парнаса, — совсем другая масть.

— Убедили, убедили…

— Судя по вашей обиде за трудягу-Пегаса, вам неоднократно приходилось его седлать?

— Вот именно… Вы открыли мне глаза… Как же я упустил первопричину ежевечернего фиаско… Она же лежит на поверхности… Слепец! Именно ПЕГАС ПЫРНУЛ ПОЭТА!

— Стихотворством балуетесь?

— Регулярно.

— Лирикой?

— Да нет, все больше опусы гражданского звучания.