Когда приходит с работы мистер Нильсен и мы садимся ужинать, миссис Нильсен посылает мне через стол эту самую пачку «Лаки страйк».

– Я искала свои зеленые перчатки, подумала, может, ты взяла, – говорит она. – А вместо них нашла вот это.

Я смотрю на нее, потом на мистера Нильсена – он берет вилку и нож и начинает мелко нарезать кусок свинины.

– Я только одну выкурила, чтобы попробовать, – говорю я, хотя они прекрасно видят, что пачка наполовину пуста.

– Где ты их взяла? – спрашивает миссис Нильсен.

В первый момент хочется наябедничать на Джудиного ухажера Дугласа, но потом я понимаю: если втянуть еще и их, выйдет только хуже.

– Решила… поэкспериментировать. Мне не понравилось. Только раскашлялась.

Миссис Нильсен поднимает брови, глядя на мистера Нильсена, а я понимаю, что они уже придумали, как меня наказать. Меня, собственно, можно лишить только одного развлечения – похода в кино с Джуди в воскресенье днем; итак, я две недели остаюсь дома. И терплю их молчаливое неудовольствие.

После этого я решаю: расстраивать их себе дороже. Я не вылезаю из окна спальни, не спускаюсь по водосточной трубе, как Джуди; я хожу в школу, работаю в магазине, помогаю готовить ужин, делаю уроки и ложусь спать. Иногда гуляю с мальчиками – всегда вместе с подругой и другим мальчиком или в большой компании. Один мальчик по имени Ронни Кинг относится ко мне с особым вниманием и даже дарит мне колечко. Но я так боюсь расстроить Нильсенов, что избегаю любых ситуаций, которые могут показаться двусмысленными. Однажды, после прогулки вдвоем, Ронни делает попытку поцеловать меня на прощание. Губы его едва касаются моих, и я тут же отстраняюсь. Вскоре после этого я возвращаю ему кольцо.

Меня не покидает страх, что в один прекрасный день на пороге появится мистер Соренсон и объявит мне, что Нильсены передумали: я им слишком дорого обхожусь, со мной слишком много возни или я попросту не оправдала их ожиданий – и они решили меня выгнать. В кошмарных снах я сижу одна в поезде, который несется в пустоту. Или блуждаю в лабиринте из стогов сена. Или брожу по улицам большого города, смотрю на освещенные окна, вижу внутри семьи – но моей среди них нет.

Однажды до меня долетает разговор между миссис Нильсен и одним из покупателей:

– Жена послала меня за товарами, которые можно положить в корзинку: у нас в церкви ее собирают для мальчика из этого поезда сирот, – говорит он. – Помните такое? Приходили сюда такие – уже довольно давно – и привозили этих бедолаг-беспризорников. Я однажды даже ходил в Грейндж-холл в Олбансе, посмотреть. Жалко они выглядели. Короче говоря, на этого мальчугана несчастья так и сыпались: фермер, который забрал его к себе, колотил его почем зря, а теперь вот старушка, у которой он потом оказался, умерла, и он снова остался один. Форменное безобразие – отправлять сюда несчастных детей совсем одних, чтобы о них тут заботились; можно подумать, нам своих бед мало.

– Гм, – невыразительно произносит миссис Нильсен.

Я подбираюсь поближе, гадая: а вдруг они говорят про Голландика. А потом соображаю: ему же уже восемнадцать. Достаточно взрослый, вполне может остаться один.