– Ну вот, – говорит миссис Нильсен, когда, прополоскав и высушив украшение, я надеваю его обратно. – Так гораздо лучше.

Она ни о чем не расспрашивает, но я понимаю: тем самым она дает мне знать, что чувствует, как много значит для меня эта вещь.

Однажды вечером (я уже прожила в доме несколько месяцев) за ужином мистер Нильсен обращается ко мне:

– Дороти, мы с миссис Нильсен хотели бы обсудить с тобой одну вещь.

Я думаю, что мистер Нильсен заговорит о поездке к горе Рашмор, но вместо этого он поворачивается к жене, а она мне улыбается, и я понимаю: речь о чем-то другом, более важном.

– Когда ты приехала в Миннесоту, тебе дали имя Дороти, – говорит она. – Тебе оно по душе?

– Не особенно, – отвечаю я, все еще не понимая, к чему они клонят.

– Ты ведь знаешь, как много для нас значила наша Вивиан? – говорит мистер Нильсен.

Я киваю.

– Так вот. – Ладони мистера Нильсена лежат на столе. – Мы были бы тебе крайне признательны, если бы ты взяла имя Вивиан. Мы считаем тебя своей дочерью – пока неофициально, но в наших мыслях это так. Мы также надеемся, что и ты начинаешь думать о нас как о своих родителях.

Они смотрят на меня в ожидании. Я не знаю, что и думать. Чувства, которые я испытываю к Нильсенам, – благодарность, уважение, признательность – совсем не похожи на любовь ребенка к родителям, точнее, не совсем похожи; с другой стороны, мне трудно дать определение этой любви. Мне хорошо жить у этих добрых людей, я начинаю ценить их размеренный, немудреный образ жизни. Я признательна им за то, что они взяли меня к себе. Но не проходит и дня, чтобы я не вспомнила о том, как я на них непохожа. Они совсем другие, и иначе не будет никогда.

Кроме того, я не понимаю, хочу ли я взять имя их дочери. Я не уверена, что это бремя мне по силам.

– Не будем торопить ее, Хэнк. – Потом, повернувшись ко мне, миссис Нильсен говорит: – Не спеши, обдумай, потом дашь ответ. Что бы ты ни решила, этот дом останется и твоим домом.

Несколько дней спустя я расставляю по полкам в магазине консервные банки, и вдруг до меня доносится смутно знакомый мужской голос. Я пристраиваю по местам оставшиеся банки с горошком и кукурузой, беру пустую картонную коробку и медленно встаю – пытаюсь, не показываясь, определить, кто же это говорит.

– Предлагаю на обмен тонкие штучные изделия, если вас это устроит, – говорит неизвестный мистеру Нильсену, который стоит за прилавком.

Каждый день в магазин приходят люди и объясняют, почему не могут заплатить, просят кредит или предлагают вещи в обмен. Чуть не каждый вечер мистер Нильсен приносит такие приобретения домой: дюжину яиц, мягкие норвежские лепешки-лефсы, длинный вязаный шарф. Миссис Нильсен закатывает глаза и произносит «Боже мой!», однако не жалуется. Мне кажется, она гордится мужем – за его великодушие, за то, что он может себе его позволить.

– Дороти?

Я оборачиваюсь и, слегка вздрогнув, понимаю, что это мистер Бирн. Его каштановые волосы не стрижены и грязны, глаза покраснели. Судя по всему, он пьет. Что ему могло понадобиться в универсальном магазине городка в тридцати милях от его дома?