Доброва вытащила из сумки блистер, выщелкнула из фольги таблетку, проглотила ее и прошептала:

– У Алексея Николаевича онкология. Сейчас он проходит химиотерапию. О каком костном мозге может идти речь? Единственная надежда, что дочке подыщут постороннего донора, но пока его нет. Может, ее состояние улучшится после курса нового лекарства и Надюша выживет? Один Господь знает, что произойдет. Остается только молиться.

Я уставилась на собеседницу.

– Ты уже сдавала анализ. Правильно?

– Да, – прошептала Люба, – тайком, в частной лаборатории.

Я уцепилась за последнюю надежду:

– Там не могли ошибиться?

Доброва криво усмехнулась:

– Нет.

– И ты не хочешь рассказывать Ивану правду, – протянула я, – поэтому не спешишь в больницу!

Люба облокотилась о стол:

– Правду? Какую? Что молодая девушка, неопытная глупышка, влюбилась в профессора, родила от него ребенка и думала, что ученый – ее вечный Ромео? Бутров только мой друг. Иногда гляну на него и поежусь: неужели я могла страстно обнимать его в постели? Чужой, некрасивый, старый! А Ваня! Он лучше всех! Зачем выкапывать скелеты? Надя зовет Ивана папой, она для мужа – родная кровиночка. Будь у Бутрова малейшая возможность сдать костный мозг, я, может, решилась бы… Но в ситуации, когда он сам умирает, это крайне жестоко. Ты сможешь прийти к нему и сказать: «Алексей! Надя твоя дочь, ты имеешь ребенка, о котором мечтал всю свою жизнь, но девочка умрет, потому что ей не могут найти донора. Твой костный мозг после воздействия лучевой терапии и химии бесполезен». Ну, произнесешь это, глядя в глаза умирающему?

Мне стало не по себе.

– То-то, – резюмировала Люба, – и я не могу потерять Ваню.

Я сказала:

– Ты избрала странный путь привязать к себе мужа. Он поражен твоим поведением. Пойди на анализ, ничего страшного не случится, врачи признают, что в редких случаях оба родителя не годятся для изъятия трансплантата. Зато Иван перестанет мучить себя вопросом, почему ты не желаешь помочь дочке!

Доброва потерла виски.

– Ты не понимаешь! Когда заболел Сережа, мы с Ваней перечитали гору литературы, постоянно общались с родичами других больных детей, превратились почти в специалистов по лейкозу. Иван и сейчас роется в научных публикациях. Он мне показал стенограмму конгресса американских онкологов. Ученые доказали: если в семье есть дети, рожденные с минимальным промежутком, и один из них, заболев лейкозом, получил от родителя костный мозг, то этот отец или мать являются идеальными донорами и для второго малыша. Если, конечно, другой ребенок абсолютно родной по крови первому. Сережа родился очень скоро после сестры. Ваня обо всем догадается.

Доброва прикрыла глаза рукой.

– Я отчаянно пытаюсь спасти семью. Сказала Ване: «Мне было так плохо после первой сдачи костного мозга, что я теряю сознание при одной мысли о повторной процедуре. Давай, пока Наде прокалывают новое лекарство, не будем спешить». Я пыталась выиграть время.

– Позиция страуса, – прокомментировала я, – а если фармакология окажется бессильна?

– Предпочитаю подождать, – еле слышно ответила Люба. – Пусть уж лучше Ваня считает меня психически нестабильной, чем изменницей. В первом случае он обо мне заботиться будет, а во втором уйдет навсегда. Мать, которая отказывается попытаться спасти дочь, – умалишенная. Меня положат в больницу, я вылечусь и выйду. Останется Надюша в живых – буду благодарить бога и воспитывать девочку. Нет – мы с Ваней не сделаем третьей попытки, не судьба нам, значит, иметь детей. Но я не желаю вторую часть жизни провести в одиночестве, мне нужен мой муж.