Командование врага уже готовилось к торжественному параду на главной площади города, но проходили дни, недели, а до победы было все так же далеко.

Защитники города сражались за каждый дом, за каждую улицу, за каждый этаж, за лестничную клетку. И если фашистам удавалось продвинуться вперед на шаг, захватить хотя бы метр сталинградской земли, то там оставались горы трупов врага и мертвые защитники города.

Живые не отступали ни на шаг. Бои гремели везде. Советские воины сражались и в окружении, каждый дом стал крепостью.

Шли бои и на Смоленской улице, где остатки стрелковых рот защищали школу и дом Климовых, как значился он теперь на картах. Шесть дней и ночей дрались бойцы, отбивая до десяти атак в сутки.

Особенно тяжело приходилось защитникам дома: немцы пытались во что бы то ни стало овладеть им, как плацдармом для захвата школы. А от школы их удар пришелся бы по набережной. Бойцы еле держались на ногах от усталости. Спать приходилось урывками, в перерывах между атаками.

На седьмой день сержант Урузбаев раздал последние сухари — по одному на брата. Для раненых нашлись две банки тушенки. Все труднее было Димке отыскивать воду и поить бойцов. Но люди держались, и раненые, пытаясь помочь товарищам, из последних сил сжимали оружие.

— Не уговаривай нас, лейтенант, — сказал однажды Евдокимову немолодой колхозник Снитко, которому Дина только что перевязала раны на голове. — Мы — советские люди и должны быть всегда такими!

А когда очередная атака была отбита, Снитко, пощупав кровавый бинт, проговорил, вынимая из кармана листок:

— Вот, прошу рассмотреть, товарищ командир!

Евдокимов взял листок: это было заявление о приеме в партию.

— Хорошо! — сказал лейтенант, бережно пряча листок в планшетку. — Я передам ваше заявление замполиту, и мы обязательно рассмотрим его. В самое ближайшее время. Когда кончится обстрел.

Когда кончился обстрел, Снитко был мертв: шальная пуля ударила в висок, отлетев рикошетом от стены.

Димка, хоть и попривык за эти дни к мертвым, но все равно с содроганием смотрел на коченеющее большое тело человека, смотрел, не переставая удивляться, как это получается: только сейчас жил он, дышал, и — нету его, лежит под шинелькой деревенеющий труп. Ощутив на плече чью-то руку, мальчишка вздрогнул.

— Страшно? — тихо спросил Евдокимов, и Димка честно ответил:

— Дико все… Жил человек, и вот…

— Идут! — закричал сержант Урузбаев.

И прежде чем припасть к своему окошку, Евдокимов не приказал, а попросил Димку:

— Ты уж поосторожней, а?

…Бойцы маленького гарнизона отбили очередную атаку и в очередной раз полезли в темноту собирать патроны. Не успели отползти и десятка метров, как ночь распороли автоматные очереди, сверкнули смертоносные строчки. Кто-то вскрикнул… Сержант Урузбаев вернулся злой, как шайтан. Ругался сквозь зубы, узил зоркие глаза.

— Засада! — доложил он Евдокимову. — Двое убиты.

— Да, — протянул лейтенант. — Дело дрянь.

— Разрешите, товарищ лейтенант! — Петр положил на стол перед Евдокимовым толовую шашку с обрывком запального шнура. — Вот, нашел… Можно вместо гранат использовать, только наловчиться!