Не все отзывы были отрицательными. Ранее похваливший «Ниневию» экс-президент Теодор Рузвельт откликнулся на присылку новой книги письмом. «Оно содержало похвалу, – вспоминал Вирек, – и сообщало критические замечания. Особенно запомнилась одна фраза. “Мне понравилось в книге всё” (цитирую по памяти) “кроме отсылки к Уайльду. Возможно, это из-за некоего атавистического пуританизма во мне…” Атавистический пуританизм! Какое восхитительное выражение! Человек, который может говорить о своем пуританизме как атавистическом, в мозгу уже не пуританин». Пропагандист «нового искусства» Майкл Монахэн выразил надежду, что сборник «снова возбудит интерес на обоих континентах, поскольку Вирек считается первым подлинным голосом Америки в поэзии после Уитмена и По», но резонанс в Европе оказался невелик – мода радикально поменялась.

1912 год принято считать годом «поэтического возрождения» в Америке, которое связывают с дебютами имажистов и с появлением журнала «Poetry», с признанием поколения поэтов, самыми яркими звездами которого стали, с одной стороны, Эзра Паунд и Т. С. Элиот, с другой – Эдна Сент-Винсент Миллей и Вэчел Линдсей. В нем доминировали авангардисты, представители новой поэзии и новой поэтики, с которыми у Вирека не было ничего общего. «Высший расцвет поэзии: поэт нашел себя и, вместе, попал в свою эпоху», – писал в январе 1903 года 22-летний Александр Блок своему ровеснику Андрею Белому[363]. Вирек нашел себя еще в «Ниневии», а выпустив «Свечу и пламя», находился в зените славы, однако его эпоха стремительно уходила. Не принимая новшеств имажистов и считая свободный стих «уцененной прозой», он чувствовал, что перемены грядут и что исход окажется не в его пользу, хотя храбро заявил в предисловии к «Свече и пламени»: «Я слишком обогнал процессию американской жизни, чтобы сделать еще шаг вперед. Присев на обочине, я буду ждать, пока Америка догонит меня. <…> Младшее поколение уже стучится в двери. Пусть же они отворятся! Поэтическая молодежь Америки, эта книга – мой прощальный подарок тебе».

«К несчастью, – констатировал его друг Льюисон 20 лет спустя, – поэтическая манера Вирека, в духе французских и поздневикторианских английских декадентов, уже находилась на грани угасания и в последний раз засверкала в Америке и в нем. Ныне трудно представить себе что-то более старомодное». Назвав Вирека «самым выдающимся и влиятельным американским поэтом периода, непосредственно предшествовавшего расцвету нашей национальной выразительности», Льюисон видел в нем завершителя «переходного» этапа: «Сегодня вряд ли кто-то станет отрицать, что Вирек был самым выдающимся американским поэтом между 1907 и 1914 годами и что хору граничащих с лестью восторгов, которыми встречались его книги, противостояло всего лишь несколько голосов. <…> Вирек как человек и художник оказал раскрепощающее влияние на американскую жизнь и литературу».

Декадентство кончалось, но поэзия продолжалась, а к ней примешалась политика. Редактируя модернистский литературный журнал «International», Вирек придал ему прогерманский характер, хотя первые полосы отводил своим совсем не политическим стихам: