Потому как так и есть – нет у тебя замка, а значит и земли ты можешь в любой момент лишиться по прихоти чьей-то.

Всю дорогу молчал, Максимилиану слова не сказал. В таком расположении духа добрался до дворца графа, думал, что, может, Брунхильда в покоях его ждать будет, так не было бабы вредной. И он лёг спать.

Волков любил такие дни, с самой зари по городу несся колокольный звон, от которого он проснулся. Открыл глаза, а тут и Брунхильда уже рядом.

– Отчего ж вы не встаёте? – Говорит она возмущённо. – Не слышите, что ли, как звонари надрываются, всё уже к столу идут, лакеи завтракать звали.

Он хватает её за руку, пытается подтащить к себе, она упрямится:

– Отпустите, чего вы! Платье мне попортите, кружева порвёте, – и тут же с укоризной продолжает, – служанки-то нет у меня, сама всё делала. Ещё солнце не встало, а я кружева пришивала. Да отпустите же.

Вырывается – не удержать. Такая сильная. Не может Волков её в постель к себе затащить.

– Прям и не потискать тебя, – говорит он, – ишь, гордая.

Она, наконец, врывает руку из его пальцев, всё-таки сильная девица, и говорит:

– Тискайтесь там, где были вчера вечером.

А сама от борьбы раскраснелась, грудь вздымается. Платье оправляет. Красивая.

Значит, заходила к нему, раз знает, что его вчера в покоях не было.

От этого ему становится чуть веселее на душе.

– Ну, вставайте, братец, скоро уж епископ проповедь праздничную начнёт, а мы ещё и завтракать не садились.

Он её ещё раз попытался поймать, да она увернулась, ушла, дверью хлопнув, пред тем крикнув:

– Вставайте, братец!

Он надел свою лучшую одежду. Ёгана, разумеется, ему очень не хватало. Поверх колета надел цепь серебряную, что подарил ему герцог. Шосы, панталоны, перчатки, берет, перстень, туфли – всё самое лучшее, что у нег было. Тем не менее, среди господ, что выходили из дома графа пешком, так как храм был неподалёку, он вид имел самый небогатый. Самый небогатый. И колет, некогда роскошный и шитый серебром, уже потерял свой блеск, потёрся. И шосы выцвели и были не так ярки, как прежде, и бархат на берете, и перо уже не так хороши были. Да и цепь была бедна, большинство господ носили золото. Даже его драгоценный меч, и тот был уже нехорош на фоне иного, дорого и замысловатого оружия, что носили при себе господа. Единственная вещь, что была у него не хуже, чем у других, так был тот перстень, которым его пытались отправить на тот свет в Хоккенхайме.

А вот Брунхильда вовсе не выглядела небогатой. Она казалась, скорее, чопорной и набожной в своём тёмно-зелёном платье, недорогого, но крепкого сукна, украшенного самыми дорогими кружевами. На голове её был замысловатый головной убор из дорогого шёлкового шарфа. И был он так искусно и затейливо свёрнут, что люди и понять по нему не могли, девица она или замужняя госпожа. А в руках у неё опять было Писание и чётки. И бедной она совсем не выглядела. Выглядела она набожной и прекрасной молодой женщиной, полной сил и свежести.

Ну, раз других сокровищ у него не было, он довольствовался тем сокровищем, что шло с ним под руку. Не хотел он в первые ряды садиться, их самые знатные люди занимали, хотел подальше сесть, но граф позвал их сесть рядом с ним в первый ряд. И Волков подумал, что это из-за Брунхилды, которую фон Мален усадил рядом с собой. А вот сам Волков сидел по левую руку от соседа своего, барона фон Фезенклевер, с которым он раскланялся по-соседски.