— Уходи, — я отвернулся.

Я помнил, что за шоу они показали мне на двоих с Равудой в последний раз. Помнил, как она сладострастно визжала в руках кайтерита, как смотрела на меня с презрением и вызовом, и я ненавидел ее за это, ненавидел за то, что она играла со мной и делала мне больно.

И еще я помнил, что у меня есть Юля, что она прекрасна, она лучшая женщина во вселенной, и что я должен сохранять ей верность.

И все равно я хотел Юнессу, мое тело реагировало на ее близость даже сейчас, после контузии и укола. Я хотел держать ее, как тогда Равуда, делать то же самое, что делал с ней он, и чтобы она покорялась мне так же, как покорялась ему, и не для того, чтобы он это видел.

Нет, я не такой!

— Давай я помогу, — она очутилась рядом, когда я начал стаскивать бронезащиту.

Ловкие пальцы дернули застежки, «раковина», защищавшая меня от пуль и осколков, распалась. И тут же напомнили о себе все полученные сегодня ссадины и ушибы, позвоночник решил, что пора и ему подать сигнал тревоги с помощью резкой боли.

Мгновение я не понимал, кто я и где нахожусь.

— Больно? — прохладная ладошка коснулась моего лица.

Я дернул головой, точно отгоняя приставучее насекомое, и Юнесса отступила на шаг, лицо ее исказилось, точно она собралась заплакать.

— Зачем ты это делаешь? — спросил я, опускаясь на коврик — стоять не было сил. — Неужели не понимаешь, каково мне? Ведь хорошо понимаешь, и надо мной издеваешься, сначала рассказываешь, что я тебе нужен, а потом трахаешься с ним у всех на виду… у меня на виду… И что я должен думать? Что ты бессердечная похотливая сука, вот что!

Злость вроде бы загорелась внутри, но сил на нее не хватило, осталась только глухая тоска.

Юнесса смотрела на меня, губы ее дрожали, на щеках блестели дорожки слез. Грудь, на которую я старался не пялиться, вздымалась, руки были крепко сжаты, курчавые волосы клубились темным облаком вокруг головы.

— Я не могла иначе! — воскликнула она. — Этот пальцем деланный красный! Равуда! Заставляет меня! Он…

— Я тебе не верю. Тебе с ним нравится. Тебе нравится издеваться надо мной. Уходи.

Плечи Юнессы обвисли.

— Хорошо. Только забери вот это… это… — она всхлипнула, утерла нос тыльной стороной ладони, как ребенок, а потом извлекла из кармана нечто помятое, черное-белое.

Пингвинчик Сашки!

— Ты… откуда? — спросил я.

— У тебя из кармана выпал. Никто не заметил, а я подобрала… На, возьми.

Игрушка лежала на изящной ладони Юнессы, смотрела на меня пуговками глаз, и в них стоял укор.

— Спа-сибо… — я забрал пингвинчика, стараясь не коснуться ее кожи.

— Это твоей дочери?

— Да.

Я хотел, чтобы она ушла, чтобы я мог честно и просто ненавидеть ее, думать о жене и дочери… И в то же время хотел, чтобы она осталась, никуда не уходила, была рядом, со мной…

От этого двоемыслия меня буквально разрывало напополам.

— У меня тоже могла быть дочь, — сказала Юнесса, глядя куда-то мимо меня, в угол палатки. — Жрецы сказали — девочка. Но я не доносила, доносила. Выкидыш. Вот и все.

Я только заморгал — никогда бы не подумал, что у этой секс-бомбы могло быть такое прошлое; след из покоренных мужиков и разбитых сердец — да, но семья и ребенок — нет, не верю. Хотя понятно теперь, почему она так отреагировала — печалью и завистью — когда узнала о Сашке.