Однако через пол годы вышло постановление, по которому было предписано, всех оставшихся после осуждения детей-сирот до 15-летнего возраста взять на государственное обеспечение, что же касается детей старше 15-летнего возраста, о них решать вопрос индивидуально.
Чуть позже я узнал, что на отца, еще в тридцать четвертом году было заведено уголовное дело, как на врага народа, по которому он был заочно признан виновным и приговорен к длительному сроку. А я, согласно принятого Решения Политбюро ЦК ВКП(б), был членом семьи изменника родины и попадал под репрессии.
Во исполнение этого приказа 15 августа 1937 года последовала соответствующая директива НКВД, уже содержащая ряд уточнений: регламентированы тотальные репрессии только против жён и детей, а не вообще любых членов семьи. Это и спасло Елизавету от ареста.
В отношении детей старше 15 лет предписано арестовывать только в случае, если они будут признаны «социально-опасными». В дальнейшем подобная политика несколько раз корректировалась. В октябре 1937 года директивой НКВД репрессии в отношении ЧСИР расширены, однако уже в ноябре такие аресты прекращены. Но я попал под первую волну репрессий, чему с ярым остервенением способствовал Рудь.
К описываемому периоду, мне уже исполнилось пятнадцать лет, и из ребенка я преобразился в юношу – подростка. Роста я был не высокого, где-то под сто шестьдесят пять сантиметров. Черные волосы я носил на косой пробор. Уже тогда у меня появилась привычка смотреть с прищуром, отчего не у всех это вызывало положительные эмоции. Особенно это раздражало конвоиров и Сергея Аркадьевича. От пережитого голода начала тридцатых, я был довольно худощав и весил всего сорок два килограмма. Был я подвижен и находился в хорошей спортивной форме.
Первые два месяца меня держали в подвалах «дома на Литейном», про который говорили: «Войдешь туда ребенком, а выйдешь стариком».
Затем перевели в «Кресты». В СИЗО меня и еще десять человек, привезли под вечер. Меня определили в камеру на третьем этаже. Когда конвоир открыл дверь в камеру, оттуда пахнуло, нет оттуда вылетел комок воздуха, наполненный запахами человеческого пота, смрада, вонючих портянок, горелых тряпок и еще чего-то не понятного, но противного. И не мудрено, в камере находилось человек двадцать, хотя предназначена она была на трех человек. Заключенные стояли плотной массой, заполняя все пространство камеры. Свободным был небольшой пятачок возле «параши», а если быть точнее, то только «параша» и была свободной. Меня впихнули в камеру, и я оказался прямехонько на «параше».
Как правило, новый человек в хате, всегда вызывает интерес сидельцев. Но здесь этого интереса не наблюдалось. Я поздоровался, как меня учили опытные сидельцы, представился кто и по какой статье. В ответ последовал только один вопрос:
– На какое «погоняло» откликаешься? -.
Я ответил, что у меня нет никакого погоняла. Камера немного оживилась. Начали выдавать «шедевры каторжанского юмора». Немного повеселившись, угомонились, и послышался суровый голос,
– Быть тебе «Малым».