В августе прибыло начальство. Начальника лагеря арестовали и назначили на его место старшего майора госбезопасности Цесарского. Активистов бунта перевели в другие лагеря, а сам Ухтпечлаг расформировали и создали на его базе четыре отдельных ИТЛ. Всех каторжан то же поперебрасывали в разные лагеря.
Я волей случая попал в драматический театр Ухто-Печерского исправительно-трудового лагеря на должность художника-декоратора. При расформировании лагеря в одном из бараков, я встретил профессора Ленинградской художественной академии Савицкого Якова Михайловича, к которому на летних каникулах я ходил на занятия по живописи, еще в Ленинграде. Он меня сразу узнал и очень обрадовался. Он рассказал мне, что его перевели в драматический театр лагеря на должность главного художника, и он набирает штат художников, в котором обязательно найдется место и для меня. Он записал мои данные и через три дня меня перевели в штат театра. Вот, что порой вытворяет «кукловод» человеческих судеб.
Возможно, благодаря такому повороту судьбы, я и выжил в этом северном аду. Кроме основной работы в театре, у заключенных я был «доктором», то есть, если по-простому, набойщиком татуировок. Специальность уважительная, но ответственная. Штатный «доктор», должен быть профи в своем деле. Это не «партаки на малолетке мастырить», здесь обращались люди уважаемые и требующие индивидуального подхода. Набить «Фрак с орденами» дело серьезное и требующее определенного навыка и знания «масти».
Как бы то ни было, но перевод меня в театр художником, спас меня, и дал возможность познакомиться не только с блатными сидельцами и идейными политзаключенными, но и окунуться в чертоги Мельпомены и приобщиться к великому и прекрасному искусству театра.
Не буду подробно описывать будни каторжанина, скажу только, что человек ко всему привыкает, и я привык и дотянул бы свои семь лет, если бы не началась война.
В конце весны сорок второго года, среди каторжан пошли разговоры о том, что свой срок, можно не отбывать, а пойти на фронт, и там кровью искупить свою вину, честно воюя за свою Родину.
Много пересудов было на эту тему. Политические, как и блатные, разделились на два лагеря. На тех, кто хоть сейчас готов был идти в бой и на тех, кому это было либо «за падло», либо неприемлемо из-за ненависти к существующему строю. Уже тогда было понятно, что добром это противостояние не кончиться.
Мне было двадцать лет. Да, я был зол на Советскую власть, но злость эта, концентрировалась, почему-то, на конкретной личности, а именно на этом хитром и алчном НКВДшнике, по фамилии Рудь.
По сути своей, я не был антисоветчиком и кулацким выкормышем. Да, я видел перегибы и несправедливость. Но время все лечит. И к тому же я был комсомольцем.
В сорок втором, еще до того, как вышел указ Сталина, о штрафных подразделениях, я не задумываясь, записался добровольцем в штрафную роту 42-й армии Ленинградского фронта. Это было, если можно так выразиться, экспериментальное штрафное подразделение. Необходимость создания его была вызвана тяжелым положением, сложившимся в тот период, на позициях сорок второй армии.