То, что даже бывалые сидельцы были в шоке, можно было бы не говорить, потому что все стояли не просто молча и опустив головы. Все боялись даже дышать. Кровь, реально застыла в наших жилах, но не от холода, а от мысли: что же ждет нас дальше, если не успели мы прибыть в лагерь, а уже полтора десятка зэков расстреляли ни за что.
Этап разделили на блатных и политических и разными колоннами повели в жилую зону и разместили в бараках по отрядам.
Народ в лагере был крайне изможден. Мне сразу вспомнились года голодомора, когда люди ходили с такими же темными кругами вокруг глаз над впалыми щеками.
«Бугор», встретивший нас в бараке, без тени усмешки, глухо произнес,
– Добро пожаловать в ад. Располагайтесь на свободные нары. Сегодня отдыхать, а завтра в шесть утра подъем. Норма выработки для всех одинакова. Нет нормы, нет пайки. Все харчи на стол. Крысятничества не потерплю. Закон для всех один, – с этими словами он отвернулся и пошел вглубь барака.
Мы, вновь прибывшие, постарались разместиться вместе. Покидали «веревки» на нары, харчи, что осталось с этапа, выставили на стол. Стали подтягиваться и другие каторжане. Как обычно, стали искать земляков и знакомцев.
Весь барак работал на кирпичном заводе. Работали в три смены, круглосуточно. Норму выработки определяло начальство, а «бугор», звали его Николай Иванович, имевший погоняло «Весло», доводил эти нормы до нас и строго следил за их безоговорочным выполнением. Пайка была мизерная до невозможности и составляла чуть больше тысяч калорий, хотя нормальному мужику минимально необходимо в день две с половиной тысячи калорий. Но все безропотно трудились и выполняли норму выработки. Молчали от страха, потому что, буквально два месяца тому назад за невыполнение непосильного «урока» по лесозаготовкам, начальник опер части Финкельштейн поставил на ночь на лед реки Ухтарки при тридцати градусном морозе, тридцать четыре человека заключенных из седьмого барака. Всем тридцати четырем человекам пришлось ампутировать отмороженные ноги. Большинство из них умерли уже в лазарете.
Терпение сидельцев лопнуло, когда начались массовые казни политических заключённых Ухтпечлага в районе реки Юн-Яга. Карательной операцией руководил помощник начальника ГУЛАГа, все тот же лейтенант Кашкетин. Тогда, в посёлке Чибью, расстреляли восемьдесят шесть заключённых. Но бунт начался, когда стали известны события, прозванные среди заключённых как «кашкетинские расстрелы». Тогда в районе реки Ухтарки было расстреляно тысяча восемьсот заключенных. Такое большое число заключённых нельзя было быстро уничтожить «обычным способом», и поэтому пошли на хитрость – инсценировали пеший переход в другой лагерь, по дороге, из засады, открыли пулемётный огонь. Оставшихся в живых каторжан, НКВДшники, добивали из личного оружия.
Бунт подняли политические заключенные Водного промысла, в июле тридцать восьмого года, Это было самое большое подразделение, насчитывающее почти четыре тысячи человек. Узнав о событиях в Чибью и на реке Ухтарка, заключенные разоружили охрану и заперли ее в казармах. Лейтенанта Кашкетина линчевали, привязали его за ноги к двум лошадям, и пустили их в разные стороны. Убили еще пятерых конвоиров, участвовавших в массовых расстрелах. Начальника лагеря, старшего майора госбезопасности Иоссем-Мороз, посадили под арест в его же кабинете и вызвали руководство НКВД.