Савка, уперевшись спиной в ещё тёплое, потное брюхо своего коня, согласно протянул руку.
Длинная цепь преследователей шумно выросла на гряде ближайшего бугра и странным образом замерла. Кое-где запалённые скачкой лошади вставали на дыбы, но в целом шеренга татар держала равнение.
Савка и дядька Василий переглянулись:
— Каково рожна… суки, медлют?
Монгольский разъезд продолжал оставаться на месте, сдерживая коней и глядя на беглецов так, как если бы они по меньшей мере поднялись из могил.
— Господи Свят!.. Ангелы небесные! Не может быть!.. — прохрипел Сорока, крепче сжимая рукоятку меча, и вдруг, задыхаясь от радостной блажи, навзрыд закричал: — Наши! Наши-и-и! Свои-и-и-и!!
Василий обернулся, напрягая жилистую шею. Судорожно дёрнул заросшим буйным волосом кадыком… О, нет! Он не верил глазам: над сторожевым курганом Печенегская Голова клубилась большущая туча пыли. Потом она отделилась от земли, поплыла над степью и медленно рассеялась. И тут со всех сторон, вырастая словно из-под земли, показались первые всадники. Их группы сгущались, покуда не задрожала земля под копытами рослых коней.
Не сбавляя хода, киевская застава перестроилась в боевой порядок. В центре взвился и затрепетал на ветру пунцовый с золотом стяг — «Божией Матери Одигитрии»[70]…
Двести ратников, закованных в кольчуги и латы, отгородили несчастных от преследователей. В какой-то момент старшина-воевода Белогрив дал знак, и стальной ряд дружины озарила во всю его длину яркая вспышка — это воины выхватили из ножен мечи.
А потом, сотрясая землю, застава бросилась вперёд. Команды и крики к этому времени смолкли, и не было слышно ни звука, кроме сухого грохота сотен подкованных копыт да звяка пустых ножен.
Монголы некоторое время продолжали оставаться на гребне, словно околдованные зрелищем. Потом огрызнулись нестройной стрельбой из луков и, окончательно убедившись, что проиграли, шумно, точно стервятники, у которых отобрали добычу, погнали коней на юго-восток, к юртам своей орды.
ГЛАВА 4
Князь галицкий Мстислав Удатный поднялся с ложа, когда холодный рассвет только-только засочился сквозь тяжёлые тёмные тучи на востоке.
Ветер с Днепра рябил ржавую поверхность застоявшихся луж, жирных и вязких, как смола. Время было проведать свою дружину, потолковать с воеводой Степаном Булавой о предстоящих ратных делах, а дождь не знал терпежу, всё сыпал и сыпал.
Князь растёр ладонью широкую, как у тура, грудь. Встал на колени, трижды перекрестился на образа: «…Пресвятая Троице, помилуй нас… Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый посети и исцели немощи наша имени Твоего ради. Господи, помилай. Господи, помилуй. Господи, помилуй. Аминь».
…И всё равно не было покою, не было лада и мира на душе Мстислава. Тяжёлые думы одолевали его: тёмное, грозовое время приближалось к южным границам родной Руси… Чёрные вести приносила Дикая Степь… Неведомый доселе ворог объявился с востока — лютый, безбожный язычник. Люди, бежавшие из степи, на разные голоса вещали одно: «Числа сему ядовитому, злому семени нет! Аки голодные волки, рыщут оне по земле… Милости и добра отродясь не ведают, почитают лишь кровь, грабёж и насилие, зовутся “татары”, и ведёт сей злобный народ виду ужасного краснобородый хан Чагониз! И есть ли он человек, аль упырь, али нечистый дух, — никто не знает…»