— Благодарствуем… А то ведь от вашей стрельбы народ разбежится. Ни помолиться, ни закусить.

Сняли с доски пулемет, потянулись на аэродромное поле.

Щепкин ловил на себе веселые, дружелюбные взгляды, чувствовал, ледок отчужденности сломан.

И верно, в тот день ему сами пилоты впервые предложили подняться на двухместном «сопвиче — бутерброде», который обычно пилотировал Кондратюк.

На этой машине стоял единственный на весь отряд новый мотор. Когда приземлился, Кондратюк, известный экономностью, чтобы не сказать больше, щедро насыпал в руку махорки:

— Кури, Семеныч! Это тебе за тренажер спасибо! И вообще, будем летать! Такие дела…

В конце апреля Щепкин пришел в дом к Даше необыкновенно рано, еще и солнце не садилось, принес в мешке низку воблы, две банки мясных консервов и буханку хлеба.

— Это вам, люди-птицы, чтобы на неделю хватило… — сказал он, весело блестя глазами. Даша глянула настороженно, но при младших говорить Дане ничего не стала. Щепкин вырезал из деревяшки пропеллерчик-ветродуйчик, полез на крышу, приколотил на радость детворе игрушку. Мельничка под порывами свежего ветра трещала, вертелась, разворачиваясь.

Малыши от радости прыгали во дворе, кричали «ура».

Когда, поев, угомонились и улеглись спать, Щепкин подошел к Даше, которая стирала в корыте золой (мыла не было) бельишко, спросил:

— Помочь?

Даша глянула исподлобья серыми своими глазищами угрюмо, спросила тихо:

— Ты мне только не ври, полетишь куда-нибудь?

Щепкин помолчал, кивнул. Потом сказал:

— Ты не обижайся, Дашка, но я теперь тут, с вами, ночевать не буду. Слишком далеко до аэродрома. Будет свободное время — приду. А лучше вы приходите.

— Я ведь думала, что ты вместо бати будешь. Старшой же, — сказала Даша. — А выходит, все на мне…

— Ну вот, обиделась.

— Я понимаю. Раз это для революции нужно — так я понимаю. У меня тут днем уже Нил Семеныч был. Обещал приходить часто, и еще сказал, что будет нам кашу из вашей военной кухни носить. Так что ты не беспокойся.

— Прости уж… — сказал Щепкин.

Собрал вещички в узелок, ушел среди ночи. Даша до утра не прилегла, грела в чугунах воду, стирала бинты для лазарета, за это раз в неделю выдавали по три фунта дробленки-крупы, можно супчик сварить, малышня ела не задумываясь, откуда что берется. Заботы…

На столе в кабинете Туманова лежали два мешка с консервами, хлебом, солью, табаком. Их привезли из штаба армии. Рядом узелок с тяжелой гайкой, к которой была привязана скатанная холщовая лента метра в три: самодельный вымпел для связи. В узелке вместе с гайкой лежал осургученный пакет.

Задание было трудное и многоцелевое. Для начала выйти к дельте, скинуть на береговую батарею срочный пакет для флотилии. Затем лететь вдоль северного берега Каспия, углубляясь на восток до колодца Сладкого. Туда еще зимой завезены на верблюдах три бочки бензина и два пуда касторки — там промежуточная площадка. Но летать туда еще никто не летал, и какая она там, площадка, после того как снег начал сходить, — неведомо. Вблизи колодца недавно произошло неладное. Небольшой войсковой заслон, выдвинутый против казачьих наскоков, самовольно снялся с позиции и прибыл в город, на месте остались только коммунисты, человек пять. Причина была такая: оголодали, кто-то из бузотеров пустил слух, что там, в Астрахани, «они шоколад жрут, а мы тут дохнем». Дезертиров встретили серьезно, они уже каялись, бия в грудь и обливаясь скорбной слезой: «Грех попутал!» Но думать надо было не о них, а о тех, кто остался. Ибо ушедшие забрали почти все съестное.