Кто прежде всех заинтересовался опытом и умением Щепкина — так это сам командир, бывший железнодорожный инженер Туманов. Щепкин за эти несколько дней наслушался о Туманове такого, что не знал: верить? нет? Про бывшего инженера мотористы плели легенды. Что будто бы командир был наследником большого богатого семейства, служил на Николаевской дороге, ни в чем себе не отказывал, но затем увлекся авиацией, бросил удобную службу, пошел снова в студенты — к профессору Жуковскому, мечтал сам строить и конструировать новые аппараты.

Семейство сообразило, что к чему, вывихнутого в поступках инженера крепко потрясли, пытаясь вернуть в нормальный божий мир, пригрозили лишить наследства. Однако в ответ он со всем семейством порвал, от наследных благ отказался, жил своим трудом, но не инженерским, а шоферским — работал у какого-то скоробогача. Война грянула, отправили на фронт рядовым авиатором. Оказался он бойцом веселым и лихим, получил Георгия…

От интеллигентного воспитания у него осталась неслыханная вежливость, был аккуратен, всегда выскоблен до синевы, тужурка застегнута на все пуговицы, перчатки штопал сам, но неряшливости не допускал. При эпидемии тифа, мотористы рассказывали, изумлял всех: ежедневно купался в проруби, вымораживал верхнюю одежду еженочно в снегу. И — не заболел!

К Свентицкому Туманов отнесся сухо и свысока, мотористам буркнул о нем непонятное слово: «Парвеню!»

К Щепкину как-то домой пришел сам, принес для распития бутылку кислого местного винца, сказал:

— Вы на наших, Даниил, не обижайтесь, Глазунов вас знает, остальные — нет. Всякого народа навидались, в душу принимают не сразу и не каждого. Не грустите, подлатают «сопвича» — первый вылет ваш!

— Это правда, что вы сами аэропланы конструируете? — спросил Щепкин.

— Пытаюсь… Но знаний в этой области маловато. Да и не до этого сейчас. Вот доживем до победы, тогда и займемся… А сейчас служить надо! И просто работать! Во имя России будущей! Она должна быть прекрасной! Только так!

Он твердо смотрел на Щепкина.

Был у Туманова и смешной недостаток, он был невелик ростом, старался казаться выше, ходил всегда, выпятив тощую грудку, как воробей, и каблуки носил на ботинках непомерно толстые.

Над командиром уважительно посмеивались, но это не мешало ему относиться даже к насмешникам с ровной, хладнокровной вежливостью.

…Трещали над кладбищем выстрелы. Пилоты вошли во вкус. От мишени только щепки летели.

От часовеньки прибрел мохнорылый кладбищенский сторож, поглазел, осведомился:

— И часто палить думаете?

— Каждое утро, — вежливо объяснил Туманов.

— Святое же место!

— А покойники что, против? — спросил Туманов.

— Им все одно, — сказал сторож. — Мне тоже. Только сегодня вы бы не очень: праздник. Родительский день… Поминовение, одним словом.

Позади сторожа из-за памятников испуганно выглядывали две чистенькие старушки в белых платочках, в руках у них были свечки, узелки с едой, опушенные первой листвой ветки.

— Ладно, — сказал Туманов. — Мы чувства верующих уважаем. На сегодня — все.

Сторож ласково покивал, с чувством сказал: