Я в одной туфле как была в коридоре, так и осталась. Сижу и вижу этого Мартина, его дурацкую рожу. И понимаю, что нет — не мой. Я не могу. И я сразу заявляю, что, прости меня, конечно, но я сплю отдельно, в другой комнате. Или я сейчас ухожу. Он говорит: «Что ж, как прикажешь». И стелит мне постель в другой комнате. Я ложусь. Спать не хочется. Я скучаю. Он где-то там ходит. Потом пришел и стал меня трогать. И я вижу, что мне вроде ничего, даже приятно. Тут он лег ко мне в постель, мы с ним пообнимались. И я опять понимаю, что мне неплохо. Но заниматься любовью я не хотела. А он разозлился, поскольку действительно, сколько ж можно? Он мне сказал, наверно, первый раз за свои полтора года в России: «Да пошла ты!» Потому что он все-таки после гарвардской аспирантуры, он матом никогда не ругался. Сказал и ушел. Я лежу и думаю: черт побери, какая я сволочь! Ведь все понятно было. Зачем я на ресторан согласилась? Зачем осталась тут ночевать? Зачем нужно было с ним обниматься? Он не из тех, кто будет насиловать, он из гуманитарной миссии, они сюда приехали приобщать нас к цивилизации. Я лежала и понимала, что я не права и несправедлива. А для меня несправедливость — тяжкий грех. Все что угодно, только не это. И раз я этот грех совершила, я должна его замолить. И я встала и пошла к нему.

Но это оказалось ужасней, чем я могла себе представить. Я не могу сказать, что я какая-то особо опытная. Хотя кое-что я уже в жизни видела, а чего не знаю — могу приспособиться, научиться. Тут, однако, дело было не в этом. А в том, во-первых, что у него этот аппарат не просто очень большой, а огромный. А во-вторых, поскольку я не была в него влюблена и не умирала от сексуальной жажды, он все не мог меня возбудить. Он был неловок, неточен, медлителен, делал все неправильно — не там меня трогал, не так, как нужно. Да еще таким здоровым членом — мне стало просто больно, я стала от него отползать, а там — стена. Он меня в эту стену вжимает, и я понимаю, что — все, край, дальше отползти невозможно. Нужно как-то расслабиться, иначе умру! Боже мой, думаю, зачем я это все затеяла? Какая Россия? Какое отечество? При чем тут? Я зажмурилась, думаю: ладно, Бога ради, пусть будет, как будет. И только расслабилась, впустила его и начала привыкать к происходящему — он уже закончил! О, как хорошо, думаю, слава Богу! Я сразу отвернулась и попыталась уснуть. Но только я закрыла глаза, он снова был готов. И это продолжалось до утра: только я была готова к нему приспособиться, он уже иссякал. Только я успевала остыть — он был снова готов. Я уже ничего не понимала и не помнила — сколько раз это было? Пять, восемь, десять? Я не спала всю ночь, а утром — его безумно счастливые глаза. Но мне это до лампочки, мне было ужасно больно. Как в том анекдоте, помните? Приходит мужчина в публичный дом, говорит: мне нужна женщина. Ему говорят: выбирайте. Он выбирает, уходит с ней в спальню. Через пять минут она выбегает, кричит: «Кошмар! Кошмар!» Мадам говорит: «Боже мой, мое заведение не может потерять репутацию!» И посылает к нему более опытную девушку. Но через пять минут и та выбегает с криком: «Кошмар! Кошмар!» Мадам понимает, что все — либо она закроет амбразуру своим собственным телом, либо она теряет и клиента, и репутацию своего заведения. Она готовится, вспоминает свой прошлый опыт и идет к нему. Проходит полчаса, час, два. Наконец она выходит из комнаты, поправляя взлохмаченную прическу, и говорит: «Кошмар, конечно, но не „кошмар! кошмар!“.