И я знала, зачем она это сделала. Старуха до того суеверная, что верит в заклятия на воде из гнилого пня и верит, будто можно приворожить мужика, если капнуть ему на пятку кровью от месячных, пока он спит, и что если по шпалам идешь, ни одной пропустить нельзя, и еще только Богу известно во что… Если такая старуха, свихнутая на подлинных отцах, умеет гипнотизировать, так для нее самое милое дело гипнозом заставить такую, как я, сделать то, что я сделала. Потому что она верит в это. И ведь я назвала его ей, верно? Еще бы!

И мне тогда даже в голову не пришло, как я совсем забыла про то, что ходила к Маме Делорм, пока не сделала того в спальне мистера Джеффриса. Только ночью я про это подумала.

Весь день я держалась. То есть не плакала, не кричала, истерик не устраивала. Моя сестра Кисси вела себя гораздо хуже в тот вечер, когда она доставала воду из колодца, а оттуда вылетела летучая мышь и запуталась у нее в волосах. Только чувство это, будто я за стеклянной стеной… Но я решила, что с ним справлюсь, не было бы чего-нибудь похуже.

Потом, когда я вернулась домой, меня сразу одолела жажда. Никогда в жизни мне так страшно не хотелось пить — будто у меня в глотке бушевала песчаная буря. Я начала пить воду и никак не могла напиться. И принялась сплевывать. Я сплевывала, сплевывала, сплевывала. И тут меня затошнило. Прибежала в ванную, поглядела на себя в зеркало и высунула язык, посмотреть, не осталось ли на нем чего-нибудь, каких-нибудь следов того, что я сделала. Ну и конечно, ничего не увидела. Я подумала: «Ну вот, теперь чувствуешь себя получше?»

Нет, конечно. Чувствовала я себя хуже. Встала на колени перед унитазом, и меня вывернуло вот, как тебя, Дарси, но только много больше. Меня рвало и рвало, пока мне не показалось, что я сейчас умру. Я плакала и молила Бога простить меня, остановить рвоту прежде, чем я потеряю ребеночка, если и вправду беременна. И тут я вспомнила, как стояла в его спальне и совала пальцы в рот, не думая о том, что делаю. Говорю же тебе, я увидела, как делаю это, будто смотрела кино. И тут меня снова вывернуло.

Миссис Паркер услышала, подошла к двери и спросила, не плохо ли мне. Это помогло мне справиться с собой, и к тому времени, когда вернулся Джонни, я была более или менее в порядке. Он был пьян и нарывался на драку. А когда я его не одолжила, все равно поставил мне фонарь под глазом и ушел куда-то. Я почти обрадовалась, что он меня ударил, так как это отвлекло мои мысли на другое.

Когда на следующее утро я вошла в номер мистера Джеффриса, он сидел в гостиной, все еще в пижаме, и что-то писал в одном из своих желтых блокнотов. Он всегда возил с собой толстую их пачку, стянутую широкой красной резинкой. И почти до самого конца возил. Когда он приехал в «Ле Пале» в тот последний раз, и я этой пачки не увидела, мне стало ясно, что он решил умереть. И я не огорчилась. Ни чуточки.

Марта поглядела в сторону окна с выражением, в котором не было ни йоты сострадания или прощения. Это был холодный взгляд, свидетельствовавший о полном отсутствии сердца.