По-моему, Питер Джеффрис был именно таким. Аристократом. Его растили аристократом, и он им стал, но его заслуги в том не было. Словно Бог подарил ему банковский вклад, а он его просто транжирил. Я тебе скажу такое, чему ты, наверное, не поверишь: после того как я прочла пару его романов, мне стало его жалко.

— Жалко?

— Да. Потому что книги были прекрасными, а тот, кто их создал, был безобразен, как смертный грех. Он на самом деле был похож на моего Джонни, только по-своему Джонни повезло больше, потому что он никогда не мечтал о лучшей жизни, а мистер Джеффрис мечтал. Его мечтами были его книги, в них он позволял себе верить в тот мир, который высмеивал и поносил в жизни.

Она спросила Дарси, принести ли еще пива. Дарси ответила, что больше не хочет.

— Ну, если передумаешь, дай знать. А передумать ты можешь, потому что вот тут-то в воде и поднимается муть.

— И вот что еще, — сказала Марта. — Сексуальным он не был. Во всяком случае, не таким, как ты себе представляешь сексуального мужчину.

— То есть он был…

— Да нет, гомосексуалистом он не был, или голубым, или как их еще теперь называют. Его на мужчин не тянуло, но только и на женщин тоже не тянуло. За все эти годы, когда я прибирала за ним, всего два, ну, может, три раза в спальне в пепельнице лежали окурки с губной помадой и от подушек пахло духами. И в тот первый или второй раз я в ванной нашла карандашик для бровей — закатился в угол за дверью. Думается, это были девки по вызову (от подушек разило не теми духами, которыми душатся порядочные женщины), но ведь два-три раза за столько лет, это же совсем немного, верно?

— Куда уж меньше, — согласилась Дарси, вспоминая все трусики, которые выуживала из-под кроватей, все презервативы, которые плавали в неспущенных унитазах, все накладные ресницы, которые она находила на подушках и под подушками.

Марта некоторое время сидела молча, задумавшись, потом подняла голову.

— Знаешь, что я тебе скажу? Его на себя тянуло! Получается чокнуто, да только это так. Молофьи у него хватало. Я столько простыней там перестирала, так уж знаю.

Дарси кивнула.

— И всегда баночка с кольдкремом стояла в ванной, а иногда на тумбочке у кровати. Думаю, он им пользовался, когда дрочил. Чтобы кожу не натереть.

Они посмотрели друг на друга и вдруг истерично захихикали.

— А ты не думаешь, деточка, что его в обратную сторону тянуло? — наконец выговорила Дарси.

— Так я же сказала «кольдкрем», а не «вазелин», — ответила Марта, и ее слова явились последней соломинкой: следующие пять минут они хохотали и хохотали. До слез.

Только на самом деле ничего смешного тут не было, и Дарси это знала. И дальше она просто слушала Марту, не веря своим ушам.

— Может, неделя прошла с того разговора у Мамы Делорм, может, две, — сказала Марта. — Не помню. С того времени столько воды утекло. И тогда я уже не сомневалась больше, что беременна — не то чтобы меня по утрам рвало или еще что-нибудь, но было такое чувство. И исходило не от тех мест, о каких ты подумала бы. А вроде бы твои десны и ногти на ногах и переносица узнали, что с тобой происходит, прежде остального твоего тела. Или вдруг в три часа дня тебя потянет на китайский салат под соевым соусом, и ты говоришь себе: «Э-эй! Это еще что такое?» Только я ни словечка Джонни не сказала. Знала, что все равно придется сказать, только боялась.