— Он принимал наркотики?

— Черт! Я не знаю. Под конец у него полно было всяких снадобий, но все с рецептами. Я просто говорю, что аристократичность, то есть как ее понимает белый джентльмен с Юга, моет руку аристократичности. Он много лет останавливался в «Ле Пале», и ты можешь подумать, будто для администрации было важно, что он знаменитый писатель, но потому только, что ты в «Ле Пале» работаешь меньше, чем я. Нет, его знаменитость была для них важна, но только вроде глазури на пироге. Куда важнее было, что он много лет у них останавливался, как в свое время его отец, у которого под Портвилем земли было хоть отбавляй. Те, кто тогда управлял отелем, верили в традиции. Я знаю, что нынешние говорят, будто они верят в традиции и, может, не врут, когда это им на руку. Но те верили по-настоящему. Когда они узнавали, что мистер Джеффрис едет в Нью-Йорк из Бирмингема «Южным экспрессом», номер, соседний с этим угловым, сразу становился свободным, разве что отель был набит под самую крышу. И они никогда не ставили ему в счет соседний пустой номер, а просто избавляли его от неприятной необходимости говорить своим приятелям, чтобы они вели себя потише.

Дарси медленно покачала головой.

— Удивительно!

— Ты не веришь, деточка?

— Да нет, верю. Но все равно удивительно.

Вновь на лице Марты Роузуолл появилась горькая насмешливая улыбка.

— Для аристократов ничего не жалко… Чары генерала Роберта Ли и знамени Юга… во всяком случае, в те дни. Черт, даже я признавала, что он аристократ, а не из тех, кто вопит из окна всякие непотребства или рассказывает приятелям анекдотики про черномазых. Но все равно черных он не терпел, и не думай, что нет… Я ж тебе сказала, что был он из племени сволочей. Уж когда дело до ненависти доходило, Питер Джеффрис кому хочешь сто очков вперед дал бы. Когда Джона Кеннеди убили, Джеффрис как раз в Нью-Йорке был и устроил вечерушку. Все его приятели собрались и гуляли до следующего дня. Я еле терпела, такое они говорили: как теперь все будет лучше некуда, только кто-нибудь убрал бы его братца, который не успокоится, пока каждый белый приличный парень в стране не начнет трахаться под «Битлов» на стерео, а цветные (вот как они называли черных — «цветные»! До чего же я ненавидела этот слюнявый способ укрывать слова за сюсюканьем!) не будут бесчинствовать на улицах с телевизором под каждой мышкой. До того дошло, что я чуть было не накричала на него. Твердила себе: помолчи, кончи свою работу и поскорее выметайся отсюда. Твердила себе, что он же подлинный отец Пита, если уж на все остальное мне плевать. Твердила себе, что Питу всего три года, и мне нужна моя работа, а я ее потеряю, если не прикушу язык.

И тут один из них говорит: «А когда разделаемся с Бобби, давайте разделаемся и с его младшим братом, трусливой душонкой!» А другой подхватил: «А тогда всех мальчиков уберем и попразднуем по-настоящему!»

«Верно, — говорит мистер Джеффрис. — А когда водрузим последнюю голову на стену последнего замка, закатим такой праздник, что я под него сниму Мэдисон-сквер-гарден!»