— Но это невозможно, — сказала она. — Моя левая нога…
Мужчина ушел.
Прошло довольно много времени, прежде чем несколько человек пришли и вытащили госпожу Сасаки. Ей не оторвало левую ногу, но она была сломана, вся в порезах и вывернута ниже колена. Госпожу Сасаки вывели во двор. Шел дождь. Она села на землю. Когда дождь превратился в ливень, кто-то велел всем раненым укрыться в заводских бомбоубежищах. «Пойдем, — сказала ей измученная женщина. — Ты можешь прыгать на одной ноге». Но госпожа Сасаки не могла сдвинуться с места, просто сидела под дождем и ждала. Потом какой-то человек принес большой лист кровельного железа, сделал из него подобие навеса, взял ее на руки и перенес в самодельное укрытие. Она была ему очень благодарна до тех пор, пока он не привел двух страшно раненных людей — женщину, которой оторвало грудь, и мужчину с полностью обожженным и кровоточащим лицом, — чтобы они укрылись вместе с ней. Больше никто не пришел. Дождь закончился, день был пасмурный и жаркий; еще до наступления темноты три изуродованных тела под перекошенным листом кровельного железа начали дурно пахнуть.
Соседскую ассоциацию Нобори-тё, в которую входили католические священники, раньше возглавлял энергичный человек по имени Ёсида. Когда он отвечал за противовоздушную оборону района, то хвастался, что огонь может спалить всю Хиросиму, но никогда не доберется до Нобори-тё. Бомба уничтожила его дом; с улицы, по которой спешили люди, и с территории иезуитской миссии было видно, что балка придавила ему ноги. Госпожа Накамура с детьми и отец Кляйнзорге с господином Фукаи на спине в общей суматохе едва заметили его, когда проходили мимо; он был лишь частью туманного пейзажа страданий, по которому они прокладывали свой путь. Они не ответили на его крики о помощи; выделить его голос среди множества других они не могли. Они шли мимо, как и другие люди. Нобори-тё опустел, и его охватил огонь. Господин Ёсида увидел, как дом иезуитской миссии — единственное целое здание в районе — вспыхнул, и страшный жар обдал лицо. Потом пламя перебралось на другую сторону улицы и охватило его дом. В припадке ужаса он собрал все оставшиеся силы, вырвался из завала и побежал по переулкам Нобори-тё, а вокруг пылал огонь, который, как он считал, никогда не доберется до его района. После этого он сразу же стал вести себя как старик; два месяца спустя он уже был совершенно седой.
Доктор Фудзии стоял по шею в реке, стараясь укрыться от разбушевавшегося огня, а ветер становился все сильнее, и вскоре, несмотря на то что в реке было неглубоко, поднялись такие волны, что люди под мостом едва могли удержаться на ногах. Доктор Фудзии перебрался к берегу, присел на корточки и ухватился здоровой рукой за большой камень. Через некоторое время стало возможно пройти по самой кромке воды вдоль реки, и доктор Фудзии с двумя своими медсестрами, которые остались в живых, продвинулся метров на двести вверх по течению, к отмели около парка Асано. На песке лежало много раненых. Был там и доктор Матии со своей семьей; у его дочери, которая находилась на улице, когда взорвалась бомба, были сильные ожоги на руках и ногах, но, к счастью, не на лице. Плечо доктора Фудзии ужасно разболелось, тем не менее он с интересом осмотрел ожоги девушки. Затем он лег. Несмотря на весь ужас вокруг он стыдился своего внешнего вида, а потом заметил доктора Матии, который выглядел как нищий: на нем не было ничего, кроме окровавленного и порванного нижнего белья. Ближе к вечеру, когда огонь начал утихать, он решил отправиться в дом своих родителей в пригород Нагацука. Он спросил доктора Матии, не хочет ли он присоединиться к нему, но тот ответил, что они с семьей собираются заночевать на отмели — из-за ожогов дочери. Доктор Фудзии вместе со своими медсестрами первым делом отправился в Усиду, где в полуразрушенном доме родственников он нашел припасенные им средства для оказания первой помощи. Медсестры перевязали его, а он — их. Они пошли дальше. По улицам теперь почти никто не ходил, но огромное множество людей сидели и лежали на мостовых: их рвало, они ждали смерти и умирали. По дороге в Нагацуку он видел столько трупов, что это поставило его в тупик. Он стал задаваться вопросом: могла ли сотворить такое «цветочная корзина Молотова»?