Я поправила треногу и отвернулась от свадьбы, наводя телеобъектив на девочек-близнецов, которые во время церемонии осыпáли цветами невесту. Они забрались на нижние ветки соседней сосны, их резкий смех сливался с криками чаек. Обнажив белье и тощие ножки, девочки, чтобы вскарабкаться, подоткнули платья, пышные, из легкой материи, белые под стать наряду невесты. Они возбужденно хихикали, бросали друг в друга веточками, лица их раскраснелись, глаза сверкали, как у птиц. Они опьянели от непомерного количества угощений и сладких напитков, от переизбытка радости.

Затвор зажужжал – идеальные снимки: группа ничего не подозревающих гостей на заднем плане, девочки-цветочницы, примостившиеся на ветках, как пара белоснежных кур, – на среднем, а вокруг них пляшут в струях серебристого солнечного света, словно обрывки яркой бумаги, бабочки.

Затем композиция разрушилась. Группа гостей распалась, а бабочки улетели. Девочки побежали к своим матерям. Я следила за их передвижением через объектив, но створки камеры оставались закрыты.

Солнце юркнуло за облако – или так показалось, – погрузив мир во тьму. Парк исчез. Я очутилась среди темного леса, где высокие эвкалипты царапали беззвездное небо, их ветки наклонялись и раскачивались от ветра. Я увидела тропинку, освещенную луной. Затем – движение. По тропинке бежала девочка, ее тонкие ножки уносили ее от меня. Это была не Бронвен, а маленькая девочка, лет трех или четырех, в старомодном платье – и все равно я почувствовала материнскую тревогу, когда она исчезла в тени впереди меня.

Опасность среди деревьев. Подкрадывается…

Я резко пришла в себя. И вернулась в яркий прибрежный парк с его высоким синим небом и тихим журчанием голосов, вернулась к залитым солнцем деревьям и чайкам и широко текущей реке. Назад в мир, который не был искажен снами, – в мир, где я быстро становилась чужой.

Как только у меня перестали дрожать руки, я собрала свои вещи.

Я сделала более пятисот фотографий – половину во время приема и половину в парке – и была уверена, что в этой мешанине найдется немало удачных. Кроме того, я видела, что невеста проявляет беспокойство. Сегодня началась новая глава в ее жизни; должно быть, ей не терпелось перевернуть страницу и покончить с этим.

Пока я, сжимая побелевшими пальцами треногу и не обращая внимания на бившую о бедро сумку с камерой, шла к «Селике», мои мысли вернулись к Айлиш.

Мечтала ли она о дне своей свадьбы с Сэмюэлом? Придумывала фасон платья, волновалась из-за списка гостей, думала об их совместном будущем? Оживлялась ли – подобно невесте, которую я сегодня фотографировала, – когда рядом стоял ее любимый? И что насчет Сэмюэла, действительно он ее любил или у него были мрачные намерения, продиктованные иллюзиями поврежденного разума?

Я споткнулась, зацепившись каблуком. Тренога со стуком упала на землю. Когда я наклонилась, чтобы поднять ее, сумка качнулась вперед, и я потеряла равновесие. К тому времени, когда доплелась до автостоянки, я вспотела и раскраснелась, настроение упало до нуля.

«Селика» взревела, когда я дала полный газ. Оторвавшись от обочины, я влилась в плотное движение, направляясь к шоссе. Видение в парке напугало меня, но я знала, что это только начало. Мое любопытство выходило из-под контроля; я чувствовала, что оно начинает разгораться, начинает проявляться в первых возбуждающих симптомах неуправляемой одержимости. Мне нужно было знать не просто слухи и сплетни, но факты.