Он посмотрел на холм.

– Я был всего лишь крохой в сорок шестом, когда это случилось. Поэтому я знаю обо всем по слухам, вы же понимаете. Видите ли, Айлиш забеременела, и ни у кого не возникло сомнений, что отец – Сэмюэл. Они собирались пожениться, но потом Сэмюэла направили в Малайю. Он попал в плен в сорок втором, когда пал Сингапур, и к моменту возвращения в Мэгпай-Крик передумал на ней жениться.

– Почему?

Поток солнечного света пробился сквозь листву фигового дерева, превратив морщинистое лицо Хоба в четкий рельеф.

– Сэмюэл был врачом, хорошим, судя по тому, что я слышал. Он специализировался на тропических болезнях и в начале службы стал довольно известен как полковой врач. После войны на врачей был большой спрос. По крайней мере, в таких маленьких захолустных городках, как Мэгпай-Крик, и Сэмюэл горел желанием начать работу. Но были люди, которые считали, что женитьба на Айлиш погубит его карьеру.

– Почему они так думали?

– Юная Айлиш была наполовину аборигенкой. Ее отец Якоб был лютеранским пастором, который в двадцатых годах возглавлял миссию среди аборигенов на севере. Там он влюбился в чернокожую девушку, захотел на ней жениться. Церковники, разумеется, воспротивились, но Якоб не мог бросить любимую. Она родила ему девочку – Айлиш, – и следующие десять лет они прожили относительно мирно. Старый Якоб как-то признался мне, что годы миссионерства были счастливейшими в его жизни. Но затем случилась трагедия: мать Айлиш умерла от скарлатины. Якоб оставил миссионерство и привез свою маленькую дочь в Мэгпай-Крик. Хорошо воспитал ее. Все пожилые люди пели ей хвалы, а Якоб, старый чудак, боготворил землю, по которой она ступала. После ее смерти от него осталась одна оболочка. Он так и не оправился.

Хоб покачал головой, словно пытаясь рассеять печаль только что рассказанного.

Я тоже ее почувствовала – неприятную, угнетающую печаль, которая засела вблизи моего сердца и от которой заныли легкие. Но вместе с печалью пришло острое любопытство.

– Где нашли ее тело?

Хоб уже собирался ответить, но вдруг замер. Его лицо побледнело, а глаз широко раскрылся за стеклом очков.

Я обернулась вовремя, чтобы увидеть Бронвен, летевшую к нам по траве на велосипеде. Ранее этим утром, перед приездом Хоба, она была поглощена школьным проектом, сидела, низко склонившись, за кухонным столом, составляя из хитиновых оболочек цикад какую-то жуткую гирлянду. Я почти ожидала, что она вторгнется в мою беседу с Хобом из любопытства к новому лицу, но, очевидно, она была слишком увлечена.

Щеки ее пылали из-за солнца, хотя были защищены полями панамы, а длинные волосы трепались по плечам. Она улыбнулась нам, сняла руку с виляющего руля и коротко помахала, затем свернула в сторону от фигового дерева и понеслась дальше вниз по склону по подсобной дороге.

Хоб смотрел на нее с открытым ртом, словно увидел призрак.

– Это Бронвен, – сказала я.

Она спускалась на велосипеде, пока не достигла деревьев, ветки которых нависали над краем дороги, затем развернулась назад, в гору, и снова яростно принялась крутить педали. Только когда она исчезла за домом, Хоб наконец заговорил: