Герни шарил в заднем отсеке пикапа. Поднял голову, когда подошел его брат. Хоб, сгорбившись, прислонился к автомобилю. Вытащил большой носовой платок из заднего кармана брюк, вытер лицо, высморкался. Герни, должно быть, о чем-то спросил его, потому что Хоб покачал головой, а затем уставился на долину. Герни стоял около пикапа, ломая руки, переминаясь с ноги на ногу. Даже с моего наблюдательного пункта у окна гостиной было видно, как он расстроен. С искаженным тревогой лицом он посматривал то на дом, то на Хоба.

– О Хоб, – прошептала я, – что же такое сейчас случилось?

Сегодня утром, на насыпи, откуда открывался вид на торнвудский заросший сад, Хоб признался в любви к окружающей местности. Он нарисовал картину холмов, покрытых дикими цветами, и рыскающих в поисках добычи доисторических чудовищ, рассказал о своем детском восторге перед давно потухшим вулканом. Он с уважением говорил о здешних аборигенах и, кажется, понимал их связь с этой землей. Мое отношение к нему потеплело после этого, я почувствовала себя обязанной довериться ему, как хотела довериться Кори.

И однако же он только что солгал.

Я вспомнила его шок этим утром при виде Бронвен, вызванный, очевидно, ее сходством с Глендой. Эмоции настолько захлестнули Хоба, что он проронил слезу. И тем не менее только что, отвечая на мой вопрос, он отрицал знакомство с Джерменами и бросился прочь, как вспугнутая ящерица.

Я хмыкнула.

«Все страньше и страньше»[8], как сказала Алиса, когда свалилась в кроличью нору.

– Опять пицца?

– Я думала, ты любишь пиццу.

– Люблю, мама. Не пойми меня неправильно, я не жалуюсь – просто читаю знаки.

Я уселась на диван, взяла тарелку и положила себе кусок пиццы с ветчиной и ананасами.

– Какие знаки?

– Что все дело во времени. Одна из нас слишком чем-то занята, чтобы озаботиться готовкой. В разгаре какая-то тайная деятельность. Одна из нас что-то скрывает. И это не я.

Я замерла, не донеся кусок до рта. Вернула пиццу на тарелку и посмотрела на дочь. Она откусывала от треугольника с сыром и помидорами, с невинным видом уставившись в телевизор. Изображая интерес к сюжету о термитах, который она уже видела миллион раз или больше.

– Скрывает что?

Она пожала плечами, глядя в экран:

– Это ты мне скажи.

У меня засосало под ложечкой, когда я представила, как Бронвен обнаруживает старый револьвер, который я заперла в туалетном столике Сэмюэла. Вертит его, тщательно осматривает коробку с боевыми патронами… Внезапно мне стало плохо. Почему я от него не избавилась, не отдала в полицию, как собиралась сначала?

– Что ты нашла? – осторожно спросила я.

Бронвен откусила очередной кусочек, прожевала и проглотила.

– Давай, мам, сознавайся. Возможно, тайное времяпрепровождение? Маленький личный проект? Которым ты пока не готова поделиться?

Значит, не оружие. Перед моим мысленным взором проследовал строй других улик: чистые простыни, которые я постелила на кровать Сэмюэла; тщательно выстиранное вручную покрывало и мои любимые наволочки; стопка моих книг на столике у его кровати; фото Сэмюэла, красующееся в рамке, отчищенное и снабженное новым стеклом; письмо Айлиш, засунутое в верхний ящик…