В последующие месяцы все, кто расследовал дело «Вело Гранелл» умерли, якобы по естественным причинам. Врачи в каждом случае констатировали сердечный приступ. Обстоятельства были похожи: жертва погибала одна, зачастую ночью, в постели, иногда на полу. Как будто пыталась бежать от безликой смерти. Исключением был Бенжамин Сентис. Я не разговаривал с ним тридцать лет, до недавнего времени.

— Накануне его гибели? — уточнил я.

Флориан кивнул.

— Он позвонил в участок и спросил меня. По его словам, он располагал информацией об убийствах в цехе и деле «Вело Гранелл». Я ему позвонил и переговорил с ним, уверенный, что он в бреду, но из сострадания согласился встретиться в баре на улице Принсеса на следующий день. Он не пришел на встречу. Через два дня мне позвонил старый друг из полиции и сказал, что они обнаружили в туннеле канализации труп. Протезы рук, изготовленные Кольвеником, исчезли. Все это упоминалось в прессе.

Однако в газетах не говорилось, что на стене туннеля полиция обнаружила надпись, сделанную кровью. «Teufel».

— «Teufel»?

— Это на немецком, — сказала Марина. — Означает «дьявол».

— А еще так назывался символ Кольвеника, — добавил Флориан.

— Черная бабочка?

Он кивнул.

— Почему она так называется? — спросила Марина.

— Я не этимолог. Знаю только, что Кольвеник их коллекционировал, — ответил полицейский.

Был уже почти полдень, и Флориан пригласил нас на обед в забегаловку возле вокзала. Все мы хотели поскорей уйти из этого дома. Оказалось, что хозяин забегаловки — друг Флориана. Он посадил нас за столик у окна.

— Что, племянники решили навестить, шеф? — спросил он с улыбкой.

Флориан кивнул, не вдаваясь в объяснения. Официант принес нам по яичнице и хлебу с помидорами, и пачку сигарет для Флориана. После вкуснейшего обеда Флориан продолжил рассказ.

— Когда я приступил к делу «Вело Гранелл», выяснилось, что точных фактов о прошлом Кольвеника известно не было… В Праге не было никогда человека его национальности с таким именем. Вероятно, имя Михаил было его псевдонимом.

— Тогда кем же он был? — спросил я.

— Я задаюсь этим вопросом вот уже тридцать лет. На самом деле, когда я связался с пражской полицией, они сказали, что в архивах Вольвтерхауса был некий Михаил Кольвеник.

— Что это такое? — спросил я.

— Муниципальная психиатрическая лечебница. Но не думаю, что это был наш Кольвеник. Скорее всего, он просто взял себе имя пациента этого заведения. Кольвеник не был психом.

— А зачем ему было брать имя пациента лечебницы? — спросила Марина.

— В то время это было делом привычным, — объяснил Флориан. — В послевоенное время взять другое имя означало начать жизнь заново. Оставить кошмарное прошлое позади. Вы еще очень молоды, и в годы войны вам жить не довелось. Вы и не знаете тех, кто после нее начал жизнь заново…

— Думаете, Кольвенику было, что скрывать? — спросил я. — Может, пражская полиция о нем что-то знала…

— Думаю, это простое совпадение. Бюрократия. Поверьте, уж я-то знаю, о чем говорю, — сказал Флориан. — Даже если Кольвеник из архивов больницы был тем самым Кольвеником, это мало что нам дает. Его имя упоминается в полицейских отчетах в связи со смертью некоего хирурга под той же фамилией — Антонина Кольвеника. Дело было закрыто: естественная смерть.