Джозеф вскочил.

— Ты имеешь в виду, что я должен зарезать тебя, Хуанито?

— Вы должны, друг мой.

Медленно повернувшись, Джозеф попытался заглянуть ему в глаза, но не смог.

— Почему я должен буду убить тебя, Хуанито? — спросил он.

— Я убил вашего брата, сеньор. А вы — мой друг. Теперь вы должны стать моим врагом.

— Нет, — сказал Джозеф. — Здесь что-то не так.

Ветер замер среди деревьев, густая, словно туман, тишина водворилась на поляне, так что его голос, казалось, привнёс в воздух нежелательные звуки, и он, чувствуя неловкость, замолчал. Уверенность покинула его. Его голос был таким тихим, что часть слов, хотя они и взбудоражили поляну, казались шёпотом.

— Здесь что-то не так. Ты ведь не знал, что это был мой брат.

— Я должен был видеть.

— Нет, даже если бы ты знал, нет никакой разницы. Всё же было естественно. Ты сделал то, что требовала твоя природа. Всё было естественно, и естественным образом закончилось.

Несмотря на то, что серая мгла, замершая над поляной, стала спадать, лица Хуанито ему по-прежнему не было видно.

— Я, сеньор, не понимаю, — заговорил, захлёбываясь от слов, Хуанито. — Так ещё хуже, чем ножом. Минуту мне было бы больно, как от ожога, но потом всё бы прошло. Со мной всё было бы в порядке, и с вами тоже. А такого я не понимаю. Это — как пожизненное заключение.

Теперь между деревьями возник просвет, и они стали похожи на одетых в чёрное свидетелей. Джозеф посмотрел на скалу, ища у неё силы и понимания. Теперь её смутные очертания стали различимы, и там, где поток пересекал поляну, показалась узкая полоска серебристого цвета.

— Это — не наказание, — наконец сказал он. — Власти наказывать у меня нет. Может быть, ты сам должен наказать себя, если так позволяют тебе твои врожденные способности. Поступай так, как поступает молодая собака, которая обучена для охоты на птиц, когда она попадает туда, где прячутся птицы, потому что таковы её навыки. Нет у меня для тебя наказания.

Добежав до скалы, Хуанито руками зачерпнул воды и напился. Он быстро вернулся назад.

— Хороша вода, сеньор. Индейцы пьют её, когда болеют. Они говорят, что она течёт из середины мира.

Рукавом он обтёр свои губы. Джозеф мог уже различать очертания его лица с узкими щёлками глаз.

— Что ты теперь будешь делать? — спросил Джозеф.

— То, что вы мне прикажете, сеньор.

Джозеф в сердцах воскликнул:

— Ты уже слишком много предлагаешь мне взять на себя. Делай, как хочешь!

— Но я хочу, чтобы вы убили меня, друг мой.

— Ты вернёшься на работу?

— Нет, — медленно ответил Хуанито. — Тут слишком близко могила человека, за которого не отомстили. Я не могу так поступить до тех пор, пока от него не останутся одни кости. Я уеду на время, сеньор. А когда останутся одни кости, я вернусь. Память о ноже исчезнет, когда исчезнет тело.

Внезапно на Джозефа нахлынула такая тоска, что, пытаясь превозмочь её, он почувствовал боль в груди.

— Куда же ты поедешь, Хуанито?

— Я знаю, куда. Я возьму с собой Уилли. Мы поедем вместе. Там, где лошади, мы не пропадём. Если я буду с Уилли и помогу ему отогнать те сны с уединённым местом и людьми, которые выползают из нор, чтобы схватить его, наказание не будет таким уж тяжёлым.