Затем она сказала с сочувствием:

— Вы не знаете этого человека. Я рассказываю вам о нём не для того, чтобы напугать, а для того, чтобы вы не испугались, когда придёт час узнать его.

Её разум искал способ выразить в словах мысли, которые с избытком были заметны в её взгляде.

— Я вижу, — сказала она, — вы уже ищете отговорки, с помощью которых хотите избавиться от своих мыслей, вместо того, чтобы встретиться с ними лицом к лицу.

В движениях её рук больше не было уверенности, они медленно перемещались, словно занятые поисками добычи щупальца голодной морской твари.

— «Он — дитя», — говорите вы себе. «Он мечтает», — её голос стал громким и пронзительным. — Он — не дитя, — сказала она, — и если он мечтает, вы никогда не узнаете о его мечтах.

Элизабет рассердилась.

— О чём вы говорите? Он женился на мне, а вы пытаетесь сделать из него неизвестно кого, — её голос задрожал. — Ну конечно, я знаю его. Вы думаете, что я выйду замуж за человека, которого не знаю?

Но Рама только улыбнулась ей.

— Не бойтесь, Элизабет! Вы, должно быть, уже видели. Я думаю, в нём нет злобы, Элизабет. Вы можете поклоняться ему без страха быть принесённой в жертву.

В сознании Элизабет возникла картина венчания, тот момент, когда служба подходила к концу и в монотонности окружающей обстановки она приняла своего мужа за Христа.

— Не знаю, что вы имеете в виду, — воскликнула она. — Почему вы говорите «поклоняться»? Вы знаете, я устала, я провела, должно быть, целый день в дороге. Смысл слов меняется вместе с моим состоянием. Что вы имеете в виду, когда говорите «поклоняться»?

Рама подвинула своё кресло так, что смогла положить руки на колено Элизабет.

— Какое-то странное нынче время, — сказала она. — Вначале я уже говорила вам, что сегодня ночью дверь открыта. Как в вечер Дня Всех Святых, когда духи выходят на свободу. Сегодня ночью, из-за того что погиб наш брат, дверь открыта во мне и приоткрыта в вас. Мысли, что прячутся в глубинах мозга, в темноте, под черепом, в эту ночь могут выйти наружу. Я расскажу вам, о чём я думала и о той тайне, которую я знаю. Иногда в глазах других людей я замечала, словно тень на воде, ту же мысль.

Говоря так, она, в такт своим словам, похлопала Элизабет по колену, и её глаза, в которых до того вспыхивали красные огоньки, загорелись с необычайной силой.

— Я знаю мужчин, — продолжала она. — Томаса я знаю так хорошо, что я угадываю его мысль в тот момент, когда она зарождается. Я узнаю о его намерении ещё до того, как оно станет достаточным, чтобы привести в движение его конечности. Бартона я знаю до глубины его постной душонки, а Бенджи… Я знала сладостную лень Бенджи. Я знала, как печально было то, что ему приходилось быть Бенджи и как он ничего не мог с этим поделать, — она улыбнулась, вспоминая. — Однажды ночью, когда Томаса не было, Бенджи пришёл сюда. Он был такой несчастный, такой печальный. Он пробыл в моих объятьях почти до самого утра, — пальцы её рук переплелись. — Я знаю всех их, — сказала она хрипло. — Мой инстинкт никогда меня не подводил. Но Джозефа я не знаю. Я не знала его отца.