– А почему, кстати, – спрашивает она, уперевшись руками в кафель, стоя в идеальной позе.

– Кто бы знал, Оля, Кто бы знал, – разворачиваю ее к себе и жадно целую. Она тут же обтекает меня, как вода, жмется, шею обнимает.

– Вы меня простили, я знаю.

– Даже не думай, – злюсь на самого себя за слабость и ставлю все точки над i. – Просто теперь к твоим прямым обязанностям присоединяется еще одна. И отказать или ерепениться ты не имеешь права. Поняла?

Она хочет отвернуться. В глазах стоят слезы. Но я дергаю ее подбородок на себя.

– Зачем вам спать со мной. Если вы не доверяете мне.

– Не доверяю, – еще бы. – Но трахать хочу. И теперь имею на это полное право. Верно?

Она что-то мычит, а я вжимаю большой палец под ее губой.

– Не слышу!

– Верно!

Я проснулась от того, что мне жарко. Накрытая одеялом с головой, я почти не дышала. Задыхаюсь от тянущей боли между ног. Рези больше не чувствую. Но между ног так мокро, что я невольно касаюсь влажных складок и закрываю глаза, прокручивая то, что со мной делал Игнат. Сволочь, зачем он так со мной. Почему нельзя выбрать линию поведения и не мучить меня этими американскими горками. Потому что вчера я уже готова была снова его возненавидеть после его «Поняла», а он так меня поцеловал, словно в любви признался, а потом просто отправил спать, сам уйдя вниз. Скотина. Придурок. Ненавижу!

Откинув одеяло, я поняла, что головная боль прошла, а нос больше не заложен.

Рядом заворошился Игнат, и я невольно вздрогнула. Когда он пришел?

Он спал, уткнувшись носом в подушку, и дышал почти бесшумно. Небритый, нечесаный настолько, что хотелось пригладить его вихры.

Я не знала, когда он проснется, возможно, через секунду. Но все равно не могла оторвать взгляд от его спортивного, идеального тела.

Ласкаю взглядом мышцы на спине, рельеф рук, увитые сеткой вен, еле прикрытую задницу.

В памяти вспышкой проносится все, что мы вчера делали.

Убираю руку от створок, которые он вчера мучал. В груди растет беспокойство. Я была уверена, что возненавижу его после той ночи, что больше никогда не смогу даже подумать о желании, которое совсем недавно меня съедало.

Но стоило Игнату чуть приласкать меня, и я уже готова сложить лапки и сесть на колени.

Я, конечно, не буду этого делать, но сам факт моего желания пугает.

Ведь теперь он не будет со мной церемониться, в его глазах я лишь средство для удовлетворения естественных потребностей, но тем не менее он использовал вчера пряник.

Вкусный, сладкий настолько, что во рту до сих пор вкус его солоноватой кожи, кажется, его губы все еще касаются моих. Черт, и как теперь быть рядом с ним, работать рядом с ним в ожидании пряника или очередного удара плеткой.

Когда он перестанет притворяться милым и вновь напомнит, кто я теперь для него?

Я хотела его возненавидеть, но сама мысль, что он может быть с кем-то другим, буквально сжигает меня заживо.

Вчера проносились мысли, что лучше его злость и грубость, чем безразличие, чем шанс никогда его больше не увидеть.

Сглатываю, когда он тянется, когда мышцы натягиваются тугими канатами, когда руки поднимаются и обнимают подушку. Так же, как он обнимал, сжимая в тисках, меня. Но мне нельзя, нельзя показывать, что именно я чувствую. Как его хочу, даже после той дикой ночи, когда он не просто забрал мою невинность, а буквально сорвал ее, как срывают цветок невоспитанные дети. С корнем. Как после этого можно его хотеть, как? Но боль забылась, а вчерашние ощущения еще свежи.