Фрося была расположена к разговору, присела на пожарный ящик с песком. Сжимала платье коленями. Ветер выхватывал ткань, обнажал крепкие белые бедра, а Фрося снова их закрывала.

– Наш-то, Топтыгин, опять с нужным человеком водку пьет. Какой-то московский, блатной. Наш-то из него больше горючего хочет выкачать. Все какие-то квоты да квоты. Все об этом квакают. Третью бутылку пьют. Наш-то держится, он боров здоровый. А этот московский – дохляк. Шейка тощая, с палец. Усики как у крысы. И лысина желтая, натертая сыром.

Лемехов отложил швабру, слушал Фросю, прислонившись к лебедке, на которую была намотана якорная цепь.

– Сейчас третью бутылку добьют, и Топтыгин меня позовет: «Давай, Фрося, проводи гостя в каюту». Он меня, думаешь, для чего держит? Гостям в постель подкладывает. Я сперва не хотела, собиралась уйти. А куда уйдешь? На берегу нет работы. На юг ехать, деньги нужны. Ну и согласилась. Бывает, ничего мужики попадаются, симпатичные, даже подарки дарят. А бывает, противно. Ничего не может, только облапает. Заснет и сопит, как хряк. Думаешь, сейчас бы тебя подушкой придушила. Этот, с которым Топтыгин пьет, такой же червяк. Поизвивается и заснет. А ты сама себе противна.

Лемехов слушал Фросю, которая не требовала, чтобы ей отвечали. У нее не было на корабле собеседника, и она разговаривала с Лемеховым, как порой разговаривают с лошадьми, коровами или домашними котами, не ожидая, что они отзовутся.

– Ничего, потерплю. Я ведь денежки-то откладываю. Вот скоплю, и прощай Топтыгин, уеду на юг, на Кубань. У меня там дом хороший, виноград, яблони. Теплое море близко. Там меня хороший человек ждет. Любит. Мы с ним вместе в школе учились. «Выходи за меня!» А я не пошла. Он и говорит: «Буду ждать тебя всю жизнь. Красивей тебя нет». Я ему письмо написала: «Скоро приеду». Как же он обрадовался!

Лемехов видел, как обветренное, с широкими скулами лицо Фроси мечтательно озарилось, как озаряется лицо артиста, читающего стих о любви. Это озарение держалось минуту, а потом померкло. Она виновато улыбнулась:

– Не верь мне, Немой, все соврала. Нет никакого дома, ни винограда, ни яблонь. Нет теплого моря, и человека нет. Так, мечтаю и сама себе вру. А потом хоть плачь.

Великая река катила несметные воды к океану, и судьба этой женщины, и судьба Лемехова, как две крохотные капли, влеклись к полярным сияниям. Их мнимая отдельность была временна и преодолима. Они сольются в океане с другими человеческими жизнями в то целое, чем они были до своего рождения.

– У меня дочка на берегу, учится на медсестру. Я деньги для нее зарабатываю. Выучится, и мы отсюда уедем. В Воронеж, или Липецк, где потеплее. Она замуж выйдет, мне внуков родит. Я буду внуков растить, а у нее, у дочки, может, жизнь лучше моей получится.

Ветер пахнул, рванул платье, стал срывать невидимыми жадными руками. Она ловила платье, стараясь закрыть голые ноги, запахивала грудь, отнимая воротник у незримых буйствующих рук.

– А ты, Немой, если хочешь, я к тебе в каюту приду. Ты мужчина видный. Я бы к тебе прилепилась.

Фрося засмеялась и пошла по палубе, то и дело хватая подол. Словно вырывалась из чьих-то бурных объятий.