– Я – «Онега»!.. Как слышишь меня, «Ока»?.. Где ты там потерялся?..

И в ответ хрипящий голос, словно из Космоса, отзывался:

– Я – «Ока»!.. Григорич, у тебя есть диск с «Любэ»?.. Оставь мне у Данилыча, на Ленских столбах!..

Рация умолкала, а капитан, подумав, включал динамик, и над сияющими водами неслось: «Комбат, батяня, батяня, комбат…» И Лемехову казалось, что среди безлюдья музыку слушает плеснувшая рыба и мелькнувшая на солнце птица.

Теперь он мыл палубу, орудуя шваброй. Окатывал водой железные, крашенные в серое листы. Тер, драил, давил, выжимал из швабры грязную воду. Выплескивал за борт. Набирал свежую воду, кидая за борт жестяное, привязанное за веревку ведро. Палуба гудела, дул свежий ветер, пахло рекой, рыбьей молокой, соляркой и далекими голубыми лесами. На влажной палубе у железного борта, омытое водой, проступало пятно, напоминающее павлина, распустившего хвост. Пятно исчезало, как только палуба начинала сохнуть. Лемехов, не давая исчезнуть пятну, проводил по нему шваброй. Он вспомнил, что ироничный журналист в своей статье назвал его павлином, и тогда это оскорбило его. Теперь же это воспоминание не задевало его, и он удивлялся той давней боли и горечи, которая улетучилась среди необъятных безлюдных вод. Он смотрел на павлина, присевшего на железную палубу, и эта птица направляла корабль к сверкающему горизонту, где великая река вливалась в океан.

Выплеснул грязную воду за борт. Кинул ведро в реку, обмотав веревку вокруг кулака. Почувствовал рывок, ведро наполнилось, неслось за бортом, не отставая от корабля, поднимая бурун. Лемехов чувствовал натяжение веревки, сопротивление воды, гигантский космический напор реки, силу корабельного двигателя. Мятое ведро было прибором, с помощью которого он исследовал вращенье земли, скорость корабля и речного потока, биение своего сердца, соединенного веревкой с необъятным мирозданием.

Подумал, что еще недавно, в прежней жизни, он был окружен приборами, которые управляли ракетами, ядерными реакторами, брали пробы кипящих металлов, измеряли микроны ювелирных поверхностей. Но ни один из этих приборов не мог сравниться с мятым ведром и веревкой, которые соединяли его с мирозданием. Он не торопился извлекать ведро из реки, наслаждаясь полнотой своего общения с миром.

Он увидел, как на палубу вышла корабельная буфетчица Фрося. Ветер давил на тонкое платье, лепил ей груди, крепкие бедра, круглый живот с выемкой пупка. Фрося переступала по палубе, свешиваясь за борт, туда, где бурлил убегавший клин волны. Приближалась к Лемехову. Ее светлые волосы поднимались легкой копной, серые глаза щурились от блеска водяных разливов.

– Ну что, Немой, трешь свою сковородку? Три, три, только до дыр не протри, а то утонем. – Фрося насмешливо морщила губы, наблюдая, как Лемехов водит шваброй вокруг таинственного, проступившего на палубе павлина. – Разве это твоя работа? Ты человек культурный, тебе головой работать, а не грязь скрести. Как ты здесь оказался? Видно, крепко тебя тряхнуло. Если бы у тебя язык во рту шевелился, многое что мог рассказать. Ну да все, кто здесь, на северах оказался, всех крепко в жизни тряхнуло.