Дима слышал разговор охотников. Знал, что они задумали, и понимал, что не сумеет им помешать.

«Бросить патроны в печку. Пусть вся растрескается. Выбить окно. Переломать капканы. Сжечь спальники. Сделать что угодно, только бы они закончили свой промысел. Так ведь машина раньше не приедет… Я даже не знаю, есть ли у дядя какой-нибудь телефон. Тут нужен спутниковый, с антенной.»

Юноша был уверен, что после всего случившегося не сможет уснуть, будет всю ночь блуждать в полупрозрачной дрёме, однако уснул мгновенно, едва закрыв глаза.

Ему снились рваные сны. Просыпаясь, он помнил только, что говорил с вороном, что в разговоре поднимал к тому ружьё, стрелял, но не попадал. Птица сидела на том же месте и продолжала говорить. Дима стрелял ещё раз, но по-прежнему неудачно. Ворон был настойчив в своих словах и, кажется, требовал чего-то, пытался что-то объяснить, но Дима его не понимал и всё стрелял, стрелял. Потом опустил глаза и увидел свои тяжёлые, мозолистые руки. Увидел толстые, поросшие рыжим волосом пальцы и понял, что он – Николай Николаевич. Испугался самого себя. Поднял взгляд. Всё преобразилось. Прогалина была покрыта сотнями, тысячами выпотрошенных зверьков. Снег растаял от потоков чёрной крови. Деревья вокруг стояли сухие, будто горевшие. Безветвенные, мёртвые. Зимовье за спиной прогнило, осело на левый бок. В выбитых окнах виднелась тусклая, заваленная хламом комната. Там никого не было. И только ворон по-прежнему сидел на лиственнице, смотрел на Диму. Теперь он молчал. Юношу сковало чувство глубокого, безнадёжного одиночества. Он знал, что такой стала вся планета. Деревья умерли, оставив на поверхности скелеты своих некогда пышных хвостов. Звери и птицы превратились в кровавую труху. Дима остался наедине с холодной, уходящей вглубь себя Вселенной. Затерян среди сонма вспыхивающих и гаснущих звёзд. Ворон исчез, а с ним исчезло всё, что напоминало об утраченном мире. Дима хотел проснуться, вырвать себя из этого кошмара, но сон не прекращался.

Трупы зверьков и мёртвый лес пропали. Диму окружила бетонная пустыня. Раскалённые, усыпанные белым крошевом плиты. Кое-где торчали штыри почерневшей арматуры, погнутые железные скобы.

Вдалеке виднелись чугунные вагонетки, в беспорядке сложенные рельсы – словно заготовленный для гигантского костра хворост.

Некоторые плиты лежали неровно, и в трещины было видно, что внизу под ними точно такие же плиты.

Горизонт тоже бетон, только выкрашенный в жёлтое. И небо – бетон. И воздух – сухой, шершавый.

Вытянув руку, Дима увидел, как в его раскрытую ладонь падают пенопластовые снежинки.

Он был один.

Последний из людей.

Сам весь иссохший, слабый, почти бумажный.

Всё было чёрно-белым. Краски давно исчезли.

Дима опустился на колени. Знал, что ему некуда идти. Он не мог вернуться в прежний мир.

Возвращаешься только к тому, о чём помнишь. А Дима забыл и тайгу, и весеннее цветение, и красногрудых снегирей. Быть может, их вовсе никогда не было. Не было ничего, кроме бетонной пустыни вокруг. И серого, молчаливого одиночества.