— Да, досталось вам, Марк Яковлевич! — ужаснулся Профессор. — Врагу такого не пожелаешь!

Он выпил чай, доел пирожное, довольно потер сухие ладошки.

— Славно пообедали, Марк Яковлевич! И поговорили интересно, я прямо молодость вспомнил! Даже помолодел…

Официантка принесла счет, и он поспешно полез в карман.

— Не беспокойтесь, Иван Семенович, я расплачусь, — сказал Ардон.

— Нет-нет, что вы, ни в коем случае! — Профессор вытащил кучу каких-то потертых бумажек, досадливо поморщился, спрятал обратно и сунул руку в другой карман. Однако и там он не находил то, что искал.

Тем временем Марк Яковлевич отсчитал четыре сотенные купюры, завернул их в счет и сунул под пепельницу.

— Рад был повидаться, Иван Семенович! — Он тепло пожал руку Носкову. — Я любил ваши лекции, вы так смело обо всем говорили. Даже про Солженицына… Просто удивительно!

Со Сперанским он попрощался сухо, как с чужим, неинтересным человеком. Такое отношение писателя покоробило, и он решил сорвать раздражение на сияющем, как коллекционный золотой червонец, напарнике.

— Что, Профессор, раз Ардон заплатил за всех, то деньги на оперативные расходы надо вернуть Евсееву?

Довольное выражение как губкой стерло с желтого, туго обтянутого кожей лица.

— Как вернуть?!

— Очень просто. Под расписку.

Их эмоции находились в противофазах. Чем хуже становилось настроение Профессора, тем лучше оно делалось у Американца. Пауза затянулась.

— Зачем возвращать? — наконец спросил Носков. — Поделим поровну, и все…

Тяжело вздохнув, он выудил из кармана несколько пятидесятирублевых купюр, пересчитал, разделил на две части и с траурным видом протянул половину Сперанскому. Тот нарочно замешкался. Дрожащая морщинистая рука с зажатыми синими бумажками повисла в воздухе.

— Что ж, можно и так, — усмехнулся, наконец, Сперанский и небрежно взял деньги.

Теперь он находился в отличном настроении. И не деньги являлись тому причиной.

Высшее командное училище ракетных войск стратегического назначения, по всеобщей моде последнего времени, превратилось в Академию РВСН.[2] Но, кроме вывески, во внешнем виде учебного заведения мало что изменилось.

— Все как прежде осталось, — умиленно произнес Носков, обводя рукой девятиэтажное здание из красного кирпича, асфальтовые дорожки, плац, березовую аллею. — А деревья эти, помню, курсантики на моей памяти сажали. Такие тоненькие прутики… Вон как вымахали!

— Да уж, — равнодушно сказал Сперанский, чтобы хоть как-то принять участие в разговоре.

— Левой! Левой! Ногу держать! — Молодой лейтенант вел по асфальтовой аллее свой взвод. Будущие ракетчики были без кителей — в одних рубашках цвета хаки, холодный ветер рвал форменные галстуки. Пацаны ежились, вид у них был далеко не героический.

— А сколько я таких желторотиков выпустил! — Носков проводил строй взглядом, поправил старый берет, пошевелил губами. — Тысяч, наверное, десять!

— Да уж…

Сперанский плотнее запахнул велюровый плащ.

— Сейчас прямо к Рыбаченко пойдем! — хорохорился Носков. — Он так обрадовался по телефону! Хочет, чтобы вы с личным составом встретились, у вас тут, оказывается, много поклонников, для них такая встреча событие…