В таком положении оказался и старший лейтенант Федор Горюнов. Нет, руки-ноги у него были на месте, а вот что касаемо других частей тела… Четыре пули прошили его навылет, плюс тяжелый ушиб позвоночника, плюс осколком мины разворотило щеку. Со щекой бы ладно – зажило. Правда, остался глубокий рваный шрам, так ведь и со шрамом можно жить и воевать. То же самое касалось и позвоночника. «Похромаешь малость, поохаешь, походишь с палочкой, да и пройдет!» – сказали ему врачи. А вот относительно четырех пуль навылет – тут дело было сложнее. Две пули еще ничего – прошли как сквозь масло, а вот две другие – задели какие-то важные органы. Хотя, честно говоря, Федор особо и не ощущал, что внутри у него что-то такое серьезно задето. Ему было двадцать семь лет, а в таком возрасте, как известно, недуги исцеляются сами собою, по естественным природным причинам. Поэтому Федор осторожно надеялся, что, отлежав в госпитале, он все же сумеет упросить врачебную комиссию вернуть его на фронт, а не списывать со счетов как безнадежного инвалида. Но когда он заводил о том разговор с врачами, те лишь с сомнением вертели головами и разводили руками. Дескать, рано тебе, парень, строить планы, ты сначала до конца вылечись, а там поглядим. Не зря же тебя привезли в этот самый госпиталь. Легкораненых сюда не привозят, сам понимаешь. Слыша такие докторские речи, Федор мрачнел лицом и падал духом, но все же надежда оказаться вновь на фронте окончательно его не покидала. Да и считать себя безнадежным инвалидом в двадцать семь лет не хотелось. В таком возрасте даже сама мысль о подобном кажется противоестественной и невозможной.

…Это случилось одним чудесным майским утром. В мире уже торжествовала весна, с легкими весенними облаками, цветом черемухи и теплым ветром, веявшим откуда-то со стороны реки Оби. Федор сидел в курилке и вместе с другими ранеными делился безрадостными предположительными соображениями о грядущей тыловой жизни. Как жить дальше – без руки, или без ноги, или с осколком в миллиметре от сердца? И что это за жизнь, если ты калека? Это была одна беда, а имелась еще и другая. Вот ты – калека, а другие сейчас воюют, бьют врага, мечтают дойти до Берлина… А ты уже и воевать не будешь, и Берлина тебе не видать, и вообще в твоей жизни пропадет всякий смысл. Ох, беда! Уж лучше бы погибнуть героической смертью, чем так-то…

– Горюнов! – на крыльцо вышла медсестра. – Кто из вас Федор Горюнов?

– Ну я, – неохотно отозвался Федор. – Что такое?

– Вас требуют, – объяснила медсестра. – Срочно.

– Кто? – не понял Федор. – И зачем?

– Не знаю, – сказала медсестра. – Приехал какой-то серьезный дядя в военной форме. И велел срочно вас найти.

– Кому это я мог потребоваться? – недоумевая, спросил Федор одновременно у себя и у других раненых. – Главное – срочно…

– Наверно, тебя будут награждать, – невесело пошутил кто-то. – Орденом. Или геройской звездой.

– Да пошел ты… – огрызнулся на остроумца Федор и, пожимая плечами, пошел вслед за медсестрой.

– Вот, заходите, – указала девушка на двери. – Там вас ждут.