Наверное уже за полночь некоторые пассажирки стали потихоньку засыпать. Даже не засыпать, а забываться в дремоте — бредовой, как весь последний отрезок жизни. Рассвет не сулил женщинам ничего хорошего, однако и он был лучше бесконечной ночи.

А потом тюрьма вдруг вздрогнула, как от пинка невидимого великана. Прошло несколько томительных мгновений, и где-то снаружи громыхнуло — да так, что спросонок заплакали дети. Раскаты грома еще некоторое время сотрясали воздух, а затем столь же внезапно стихли. Их сменили крики, однако о чем кричали на улицах, отсюда было не разобрать.

Потом послышалось несколько совсем слабых хлопков, и сквозь единственное крохотное оконце пробилось зарево пожара. Обитательницы камеры поневоле встревожились, ничего не понимая и поневоле ожидая худшего.

В хорошее уже как-то не верилось.

И вдруг совсем рядом защелкали выстрелы. Короткая перестрелка лишь добавила страха. Через минуту в коридоре раздались шаги и остановились прямо перед дверью в камеру. Со скрежетом повернулся ключ, дверь распахнулась — женщины напряглись, готовые закричать от страха и неизвестности — и в камеру вошел перепуганный тюремщик, держа над головой факел.

И тут мимо него совершенно неожиданно скользнул Командор. Из-под порванного в нескольких местах камзола виднелась камуфляжная форма, лицо почернело от копоти, отросшая светлая бородка подпалена с одного бока, но это был Кабанов собственной персоной. В левой руке он сжимал револьвер, в правой окровавленную шпагу, глаза блестели, а от его коренастой фигуры веяло такой отвагой и силой, что не только у Наташи и Юли взволнованно екнули сердца.

Следом в камеру, оттолкнув тюремщика, влетел Ширяев — такой же закопченный и в драной одежде, как и командир. На его лице решительность была смешана с тревогой. Последним вошел незнакомый жгучий брюнет невысокого роста, гораздо более элегантный, чем его товарищи. На несколько секунд в камере повисла напряженная тишина, и тут же лопнула, разрядилась восторженным криком Маратика:

— Папка! Я знал, что ты нас спасешь! — И мальчуган с разбега прыгнул на сильные отцовские руки Ширяева.

И словно прорвало. Женщины повскакали, бросились к спасителям, и отбиться от них было труднее, чем от любого войска.

— Девчонки! У нас нет времени! — выкрикнул Кабанов, ни на секунду не забывая, что дело еще далеко не окончено. — Все вопросы потом! Забирайте вещички, если у кого что осталось, и быстро уходим из этой богадельни! В порту нас ждет бригантина! Быстрее!

Было в его голосе нечто, заставляющее повиноваться без разговоров. Женщины проворно похватали узелки и сумки с нехитрыми пожитками, и следом за мужчинами выбежали в коридор. Двери всех камер были распахнуты. Оттуда, все еще не веря в подвалившее счастье, выскакивали бывшие узники, устремляясь к выходу. Среди них выделялся Сорокин — свободной от шпаги рукой он поддерживал апатичного Ярцева, а с другой стороны вьюном стелился сияющий Лудицкий.

— Ярцев, Лудицкий! Возьмите детей! — скомандовал Кабанов, перекрывая возбужденный гвалт. — Гриша, Костя — идете замыкающими. Мишель, мы будем прокладывать дорогу, — крикнул он шевалье по-английски и добавил снова по-русски: — Девочки, только не отставать! Не дрейфьте! Прорвемся!