Девок в слободе хватало. Оторванные от семей, они тяжело и упорно постигали искусство обращения с ткацким станком. Развлечений у них было не так чтоб и много, разве что пытались сшить что-нибудь из той части ткани, что мастера отдавали ученицам за хорошую работу. Вот боярин и разрешил деду Гордею дарить самым лучшим из них безделушку из кусочков серебряной проволоки.

Дед, само собой, спихнул это богоугодное дело на Тимофея, тот и делал. И дарил. Девки смущались, конечно, но подарок принимали с достоинством, присущим лучшим ученицам. Но чтоб так краснеть, как Пимка или этот, как его там… Из Сенькиного десятка? Тимка этого момента не догонял совершенно.

Ну откуда ему было знать, как девки-ткачихи собирались вечерами, рассматривали сделанный подарок, обсуждали чуть не каждый завиток узора, потихоньку соревнуясь, кого оценили лучше, а кого и похуже. А заодно перебирали мастеровых и лешачьих парней, считая шансы на выгодное замужество.

Реакция же мальчишек, которые держали подарки, и, главное, девчонок, которые на них смотрели, была Кузнечику абсолютно непонятной. Елька, казалось, забыла дышать. Разучилась, что ли? На глазах у Любавы разве что слезы не проступали, а две самые мелкие – Аринины сестрёнки – выскользнули за дверь и куда-то умчались.

– А… папка… вот… проволока… Тоже… – обрела наконец голос Любава.

«М-м-да… Перегрелись они, что ли? Наверно, на занятиях у них что-то стряслось».

Собственный опыт и битая задница подсказывали сейчас Кузнечику, что с девчонок толку, как с перегретой над огнём проволоки: форму не держит, размягчается, а то и вовсе скатывается серебристыми шариками слёз. Слёзы порой бывали и Тимкины, но он предпочитал об этом не вспоминать. Но вот что это первое в короткой девчачьей жизни всамделишнее украшение, да не просто украшение, а подаренное, и, главное – не просто подаренное, а сделанное специально для них, причём не одним мальчишкой, а сразу всеми – так даже ещё лучше! Тимке такие мысли в голову не приходили: он просто стоял и тихо удивлялся реакции до сих пор нормальных девчонок. Сестрёнку, впрочем, срочно надо было успокаивать – сейчас точно разревётся.

– Пим, а где вторые, которые для Любавы? – развернулся Тимофей к парню.

Тот переложил Ельке в руки её серёжки, развернулся к столу, бережно поднял вторую пару и протянул их Любаве:

– Вот, боя… красавица, прими, не побрезгуй, старались, – чуть не пуская сопли, опять затянул Швырок.

«Точно сдурели. И этот тоже. Хм… разве что он уже прям сейчас видит красавицу, которой будет вручать такой же подарок. Интересно, а он что, её тоже боярышней назовет? Стукнуть бы его чем-нибудь, может, поможет. Сучок вроде регулярно методу применяет. Да и дед не стеснялся…

О! Завизжали. Ну, хоть что-то правильно!»

Тимофей перевёл дух, отбиваясь от переполненных чувствами Ельки с Любавой. Остальные мальчишки смотрели друг на друга и не могли понять: девчонки всё ещё продолжают визжать, или это у них самих в ушах звенит от остатков визга. Разве что Швырок мечтательно улыбался, глядя куда-то в потолок.

– Ну и что у вас тут опять делается? – раздался в дверях голос наставницы Арины. – Боярышня Евлампия, объяснись.