– Васёнка, уймись. – вдруг спокойно и почти добродушно сказал Антип. – Ничего я тебе резать не дам: грех это. Господь сотворил – не нам портить. Молодец Ефимка, что вовремя доспел. А коль этак всё повернулось – стало быть, уходить нам с тобой надо.

В маленькой комнате воцарилась мёртвая тишина. Камнем застыла возле люльки Устинья. На лице Иверзнева появилось странное выражение – казалось, он не верит своим ушам. Василиса, покачнувшись, рухнула на лавку, замотала головой, словно отмахиваясь от чего-то неотвратимого, страшного. Золотой луч переполз с пола на стену, и в комнате потемнело. За окном кто-то надрывно орал: «Ипа-ат! Ипа-ат! Топора неси!»

С порога резко поднялся Ефим. Не поднимая взгляда, отрывисто сказал:

– На два слова бы, братка.

Антип тоже встал. Вдвоём братья Силины вышли в сени, и тяжёлая дверь со захлопнулась за ними. Беззвучно ахнув, Устинья метнулась было следом, но сильная рука Иверзнева перехватила её запястье.

– Что ты в голову взял? – спросил Ефим сразу же, как они оказались на больничном дворе. – Не ты ль говорил, что нипочём отседова не побежишь? Что ни к чему по свету без пути таскаться? Что помереть легче, чем в бродяги записаться?.. – Антип молчал, и Ефим повысил голос. – Да что ты молчишь-то, орясина?! Нам с тобой меньше года в железах проходить осталось! Аль забыл, как меня убить грозился, когда я с завода подорвал? Ну – вспомни!

Антип чуть заметно усмехнулся. Негромко спросил:

– Нешто по-другому можно теперь? Сам разумей…

Ефим зло, не глядя на брата, потребовал:

– Вот ты мне забожись! Вот прямо как на духу забожись! Что люба тебе эта Васёнка! Коль правда это – слова боле не скажу! Побежим хоть сейчас! Ну? Говори, анафема! Люба она тебе?! Больше люба, чем…

Договорить он не смог: огромная, каменная от мозолей рука брата преспокойно запечатала ему рот. Ефим задохнулся от возмущения, вырвался, замахнулся. Со всей силы ударил кулаком по стене лазарета. Полетели щепки, труха, что-то грохнуло под крышей. Из-под выступающего стропила выпал и, пролетев в полувершке от головы Ефима, упал в траву ржавый штырь фунтов на шесть. Вслед за ним, панически пища, вылетела чета воробьёв.

– Гнездо потревожил, глянь! – упрекнул Антип. – Там у них всё аккурат на этом гвозде держалось… Теперь, поди, и яйца бросят! Ты хоть бы по деревам молотил, коль дурь распирает…

Ефим молчал, тяжело дыша. Сплюнув в пыль, упрямо сказал:

– Зубы мне не заговаривай, братка. Люба она тебе, аль нет?! Говори! Посмотрю, как мне в глаза брехать станешь!

– Не много ль чести-то тебе будет? – Антип осторожно подсовывал ржавую железку на место, отмахиваясь от суматошно носящихся над ним воробьёв. – Да не мешайте вы, бестолочи! Сейчас поправим всё… Вот ведь птица дурная, хужей курицы!.. Ты мне, Ефимка, допроса-то не чини: экое начальство сыскалось! А понимай то, что я Васёну замуж звал. Стало быть, ответ за неё держу.

– Да что ж это такое, силы небесные?! – тихо и яростно спросил Ефим, глядя в вечернее небо, где уже робко, по одной начинали теплиться первые звёзды. – Антип, ты в уме, аль нет?! Она ведь тебе не жёнка покудова! Закона не примали! Что ж ты, дух нечистый, творишь-то?..