— Дышит, дышит…

Радостный возглас грузина давал слабую надежду на спасение.

— Тряпку давай, мокрую, надо лицо ей и губы вытереть.

— Зачем?

— Сам глянь, слизь течёт из носа и на губах. Может, сам сделаешь искусственное дыхание?

Схватив ведро и кусок тряпки, я уселся возле грузина и наблюдал. Тот смочил слегка одутловатое лицо, нос, губы, уши. На шее жертвы зияло сине-багровое кольцо.

— Сколько она висит?

— Около часа, я так думаю. Задержись мы на полчаса, не смогли бы помочь. Давай ложку. Надо язык вытащить, успела заглотить.

— Откуда ты всё знаешь, Михо?

— Эх, командир, за годы отсидки и не такому научишься. Бывало всякое. И висельники, и самоубийцы, и огнестрельные раны приходилось зашивать. Не один бунт пришлось пережить. А это похлеще войны. Не нравится мне, что зрачки у неё широкие. Красивая баба, глянь только.

Михо оскалился и принялся делать искусственное дыхание. Женщина не шевелилась.

— Может, на кровать её переложим?

— Не надо, лучше принеси что-то под голову подложить.

Я взял подушку и бросил Михо. Тот продолжал процесс реанимации. В углу висела икона, я посмотрел на образ и взмолился о помощи. Наклоняя голову, прислонился лбом к иконе, и просил Бога вернуть женщину к жизни. Старания Михо были тщетными. Он вытер со лба пот и потёр виски.

— Сейчас, пару минут отдохну, и снова за дело. Жаль, если опоздали.

— Может, помог кто-то?

— Кто, командир? О чём ты.

— Повесить помог, сам ушёл.

— Эх ты, командир. Дверь изнутри закрыта на засов. Раз. Второе, в доме порядок и не видно следов грабежа или насилия. Когда мы влезли в дом, только табуретка валялась. Остальное всё было в целости и сохранности. Это три.

— С чего ты взял, что она недавно повесилась?

— На конечностях нет трупных пятен. И след от верёвки совсем свежий. Узел женский, слабый. Мог развязаться в любой момент. По всему видно, что она сама решила уйти из жизни.

Он тяжело вздохнул и снова принялся за дело.

— Давай, милая, давай. Ты должна жить, детей рожать, а не в земле сырой лежать.

Михо не выдержал и принялся хлестать женщину по щекам.

— Господи, помоги мне, верни к жизни, — причитал он. — Обещаю исправиться, жениться, завести семью. Клянусь.

Я стоял сзади и понимал, что шансов нет, ни одного. На душе было гадко и противно. Не вовремя мы здесь оказались. Это не наша жизнь, чужие люди, события. Какое мы имеем право лезть туда, куда всем смертным закрыта дорога?

— Брось Михо, ты сделал всё, что мог. Она — не жилец. Надо будет похоронить.

Грузин насупился и молчал, в глазах у него блестели слёзы.

— Пошли.

— Куда?

— Искать лопаты, в сарай. И брось называть меня командир. Я такой же, как и ты заключённый.

— Где хоронить будем?

— Подумаем может за деревней есть кладбище. Кто она такая, интересно узнать. Ладно, идём.

Михо вышел первым, я следом. Небо, усыпанное звёздами и тёплый воздух, чуть прояснил голову.

— По-мо-ги-те, — услышал я хриплый голос, доносившийся из дома.

— Не может быть!

— Что там, Дёма? Кричишь, как будто случилось чудо, и ангелы спустились на землю.

Я забежал в дом и увидел, что женщина дышит и шевелится.

— Воды, дайте во-ды, — прошептала она, и закрыла глаза.