Ефим растерянно умолк. А дед Трофим вдруг протянул огромную ладонь и попросил у Петьки:

– Не дашь ли, малец, твои бирюльки поглядеть? Не бойсь, ненадолго. Не успеет твоя девонька и зареветь.

Удивлённый Петька протянул старику горсть камешков. Настороженно предупредил:

– Ты, дедка, осторожно: очень уж тяжёлые они.

– Знаю, – спокойно отозвался тот. Взвесив на ладони камешки, не спеша повернулся к Ефиму:

– Вы, парень, где этого добра насобирали?

Ошеломлённый Ефим взглянул на Петьку. Тот растерянно захлопал глазами:

– На берегу нагрёб… Когда нас из воды возле Алтан-горы выволокло. Там их много валялось, да я мало взял. Тяжёлые, вишь, сильно. А Танюшке нравятся!

– Таковы камешки всякому понравятся, – невозмутимо подтвердил дед Трофим. – Самородковое золото это, парень. Цену-то ему знаете?

В избушке воцарилась мёртвая тишина. На лице Устиньи остались, казалось, одни серые, широко распахнутые глаза. Петька схватился за щёки. Ефим мгновение сидел неподвижно. Затем, медленно начал подниматься. Одной рукой прихватывая ружьё, а другую протягивая к старику, тихо, почти ласково сказал:

– Верни от греха, Акинфич. И не дай бог твой Гришка сейчас хоть шевельнётся!

– Григорий, сиди, – спокойно приказал старик и с усмешкой высыпал на ладонь Ефиму самородки. Два из них, величиной с ноготь взрослого мужчины, стукнув, упали на пол, но никто не наклонился за ними. – Забирай. Мне чужого не надобно. Что ж ты, валенок, – на заводе, говоришь, у наиглавного мастера подручным был, а самородки за бросовый камень принял?

– А ты себя охотником обозначил, а золотишко с одного взгляда признал, – в тон ему ответил Ефим, не выпуская из рук ружья. Поглядев на него, дед Трофим поморщился:

– Да положи ты его… Всё едино палить нечем.

– Отчего ж это нечем? – ощетинился Ефим.

– Оттого, что у тебя и порох, и патроны вымокли, когда вас из воды на камни несло. И теперь ты меня пустой дурой стращаешь. Верно ведь?

– Дед! Я ведь и кулаком уложу, ежели чего! – лопнуло терпение у Ефима. – Ты не верти, ты говори – чего тебе надо от нас? Коли хочешь золотишко прибрать, а нас властям сдать – так попробуй скрути меня сперва! Я ведь живым не дамся, и бабы мои тоже! Каторжанки, небось, не барышни!

Дед Трофим зевнул, аккуратно прикрыв рот ладонью и повергнув Ефима в окончательное смятение. Перекрестил рот, поскрёб пятернёй свалявшиеся сивые волосы.

– Ох, грехи наши тяжкие… В собственном балагане покою нет! И что с вами поделать прикажешь? – он покряхтел, помолчал, посмотрел на Устинью, на Петьку, на Танюшку, уже начавшую хныкать и тянуть ручки к своим игрушкам, – и неспешно развернулся к Ефиму.

– Ну, что ж… Коли так, оставайтесь зимовать. Харчей дам.

– Взамен чего спросишь?

– А вот это золотишко, которым у тебя дети забавляются.

– Не круто ли забираешь, дед? – жёстко усмехнулся Ефим. – Я, может, и валенок, но цену золоту знаю. За эти камешки, поди, весь наш завод купить можно.

– Можно, – согласился дед Трофим. – Только на что тебе завод-то? Тебе харчи нужны да жильё тёплое, чтоб до весны дотянуть. Так, аль нет? Вот и прикинь…