– Стало быть – с иркутского Николаевского? – спросил он, положив на стол локти и недоверчиво поглядывая на Ефима. – Это же отсюда вёрст семьсот будет… Не врёшь ли, парень?

Ефим только пожал плечами.

– А отчего ж так поздно подорвались? Ваш брат обычно-то по весне ноги делает! А ты с бабьём да с дитями на зиму глядя через тайгу попёр? Куда как умён!

– Не глупей тебя, – хмуро буркнул Ефим. – Коль попёр – стало быть, нужда случилась.

– И как же вы шли?

Ефим рассказал всё как есть: скрываться было незачем. Упомянул и долгий путь через тайгу, и болото, в котором они чуть не нашли свою погибель, и бурята Гамбо, и сплав по реке, и ревущие пороги, и чёрную дыру под камнем, где сгинул Антип. Дед Трофим слушал внимательно, не задавая вопросов. Изредка переглядывался с сыном. Под конец покачал головой:

– Это вы через Росомашье болото попёрлись? Да там лоси в един миг с рогами в трясину уходят! За каким лядом вас туда дунуло?

– Заблукали – вот и дунуло.

– Угу… А зачем же вам бурята выхаживать занадобилось? Столько времени на него потеряли! У них-то с вашим братом разговор короткий!

– Вон – Устьке сдалось… – кивнул Ефим на жену. – Она у меня знахарка. Вся волость к ней на завод лечиться ездила. Даже и начальство не брезговало.

Дед Трофим с интересом повернулся к Устинье.

– Так это ты, что ль, Устя Даниловна с Николаевского будешь?

– Я, – коротко ответила она. – Нешто слыхал?

– Приходилось, – отозвался старик. Немного помолчав, спросил, – Нешто так худо теперь на Николаевском, что и тебе житья не стало?

– Не разумею, о чём молвишь, – сухо сказала Устинья. – Я – баба каторжанская. Не лучше других жила.

Дед Трофим усмехнулся. В который раз взглянул на Петьку с Танюшкой, катавших камешки по половицам. Ефим не сводил с него глаз, отчётливо осознавая, что старый хрен здоров и крепок, а Гришка его – тот ещё волчина, и, в случае чего, – справится ли он с ними один?.. «Нашёл время, Антипка, на тот свет свалить… – снова с острой горечью подумал он. – Ну вот как без тебя-то? Теперь и спину прикрыть некому…»

Словно почуяв его мысли, дед спросил:

– Васёнка-то – брата, стало быть, вдова?

– Угу…

– Так вы приглядывайте за ней, – без улыбки посоветовал старик. – Видать, так по мужу убивается, что из разума вышла. Мы с Гришкой перед светом к балагану подошли, глядь – выходит кто-то прямо на нас! Смотрим – баба, да босая! Ничего кругом себя не видит, идёт по снегу, ровно не чует холоду-то! Я Гришку на случай у балагана оставил, а сам – за ней! А она – через лес, да шибко так, да к озеру! И – в самую воду чуть не бегом сунулась! Я насилу выдернуть её успел! Напугал, знамо дело, но тут уж не до береженья было…

У печи тихо ахнула, вскинув ладонь к губам, Устинья. Василиса пристально взглянула на старика синими глазищами. Резко отвернулась и ушла за печь. Ефим угрюмо смотрел в стол. Молчал. За него сквозь зубы ответила Устинья.

– Не беспокойся, Трофим Акинфич. Доглядим. Пропасть не дадим.

– Баба-то справная, ещё замуж, глядишь, выдадите, – кивнул старик.

Устинья подала на стол кулеш. Дед Трофим достал из мешка кусок солёного сала, аккуратно порезал его на столе, вынул полкаравая хлеба.