– Всё едино продать не сумеем, – озабоченно прикидывал Ефим. – Это ж людей нужных знать надобно, купцов тайных…

– Время придёт – узнаем, – уверенно сказал Антип. – А покуда припрячь. Нам он сейчас не надобен. Сейчас тайга сытная! И черемша уже лезет, и саранки… Да и ягода скоро пойдёт! К осеням наверняка до Шарташа доберёмся. А там – помогай Господь… Устя Даниловна, да что ж ты опять слезьми залилась-то? Вместе же мы опять – и целы-здоровы! Чего ещё от Бога надобно?

В середине мая во всём Бельском уезде дружно и весело зацвели яблони. Старый господский сад в Болотеево весь стоял в пенной бело-розовой кипени, благоухая свежестью и мёдом. Пчёлы важно и весело гудели в золотых россыпях тычинок. В палисаднике над выстрелившими зелёными лезвиями крокусов трепетали бабочки. В тени заросшего, глухого парка уже раздавались первые соловьиные трели. Подсохшие лужи на дороге радостно разбивались взъерошенными воробьями, а заливные луга стояли ещё полными талой воды, и между мохнатыми островками травы и жёлтых купальниц торжественно плавали деревенские утки. Пруд был наполнен до краёв зеленовато-голубой влагой, в которой отражались лёгкие облака. Дни стояли ясные, тёплые, полные птичьего щебета, игры света в молодой листве, солнечных пятен на неприбранных дорожках сада и стремительного чирканья ласточек над гладью реки. В полях отпахались и отборонились, посеяли рожь и пшеницу, и бабы уже прятали по мешочкам печёные яйца, готовясь высевать лён. Никита Закатов, почерневший от весеннего загара, дни и ночи проводил на работах, и запыхавшийся Кузьма верхом на незасёдланной гнедушке отыскал своего барина лишь к вечеру.

– Барин, Александра Михайловна опростамшись! Авдотья Васильевна велела вас домой требовать!

– Как «опроставшись»? – всполошился Закатов. – Дунька говорила – ей ещё неделя… Ты перепутал, поди, что-то, болван! Прокоп Матвеевич, присмотри тут за всем, я – в имение!

Несмотря на все опасения, Александрин разрешилась от бремени легко и просто – чем вызвала крайнее изумление Дуньки:

– Вот отродясь не видывала, чтобы благородная барыня этакой телесной дохлости в два часа младенца из себя представила! Это только нашей сестре-мужичке впору! Ведь в чём душа держалась, тонкая да прозрачная – а управилась, как кухарка распоследняя! «Ой, Парашка, началось!» – и сама бегом по грядкам в баню, подол подхвативши! Шадриха насилу успела прибежать да фартук подставить – сейчас младенец и выкатился! Голосистый да здоровенький, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

– Дунька, мне можно к ней зайти, или это неприлично? – напряжённо спросил Закатов.

– Вот, ей-богу, сама не знаю, барин, – задумалась Дунька. – По-хорошему, так нечего вам там делать, коль вы ей не супруг. Вот пождите, вечерком мы барыню в дом перенесём, младенчика окрестим, я уж к отцу Никодиму послала… а там уже и видно будет. Шадриха согласилась на ночь остаться да распорядилась, чтоб поменьше народу возле барыни крутилось. Мало ль глаз у кого нехороший! Слава богу, хоть цыгане ваши, черти немытые, съехали уже…

Вечером Александрин, бледная и счастливая, лежала в своей комнате с младенцем на руках. В девичьей целая дюжина мастериц кроила, шила и вязала детское приданое, а в кухне Шадриха запаривала травы: